Нелла приносит чайник и наливает кипяток в заварник. Мякоть алоэ тает, и Каспар размешивает ее ложкой.

– Это полезно для пищеварения. – Чуть помявшись, Витсен добавляет: – И для восстановления аппетита и избавления от меланхолии.

Нелла прищуривается:

– Вы намекаете на мой вес или на мое настроение?

Каспер озадаченно моргает, словно не понимает, каким должен быть правильный ответ.

– Отто рассказывает вам обо мне? – спрашивает Нелла. – О нас? О Тее и Корнелии?

– Иногда.

– И что он говорит?

– Уверен, ничего из того, что не сказал бы вам.

Ловкая увертка. Нелла не отвечает, но чувствует, как Витсен впитывает ее молчание, и это нервирует ее. Она ощущает себя такой же незащищенной, как лист алоэ, словно гость способен приставить нож к ее собственному боку и вскрыть тайны ее зеленой сердцевины.

Нелла сама не заметила, как похудела. Корнелия сказала ей, определив по тому, как стали свободны юбки. Служанка отнеслась к этому неодобрительно.

– Мы не можем себе позволить просто выкидывать еду, мадам, или раздавать ее сиротам, – ворчала она.

– Мы можем раздать ее сиротам и должны это сделать, – ответила Нелла, перебирая оставшиеся слоеные пирожки и холодные овощи, гадая, что им теперь делать, как выбраться из тупика.

Тея не выходит из комнаты, остальные потерянными тенями слоняются по дому. Лукас, должно быть, счастлив кусочком яйца, но они не смогут так жить еще восемнадцать лет.

– Попробуем? – спрашивает Каспар, вырывая Неллу из размышлений.

Он берет заварочный чайник и разливает напиток в две чашки.

– Откуда мне знать, что вы меня не отравите?

Каспар смеется.

– Я бы никогда этого не сделал. – Подув на чашку, он делает первый глоток.

Нелла следует его примеру.

– Совершенно безвкусно.

– Это хорошо, – кивает Каспар. – Некоторые отвары бывают отвратительными.

Они дуют на чай и пьют по маленькому глоточку, снова дуют и снова пьют. Хорошо, что у Неллы есть чашка. Ее можно использовать как опору, как маленький щит, чтобы держать этого человека на расстоянии. В нем есть упорство, какая‐ то кипучая энергия. Чего нет в Каспаре Витсене, так это вялости.

– Я всегда считал, что, если человек впадает в меланхолию, ему нужно набить живот, – говорит он. – Я не меланхолик.

Их взгляды встречаются, но Каспар не отводит своего, это Нелла опускает глаза.

– Голодание – признак горячки, мадам, – мягко продолжает он. – Нам следует пить сладкое молоко, есть свежий хлеб, хорошую баранину и говядину.

– Куда у вас это все девается, мне интересно, – приподнимает уголки губ Нелла.

Витсен улыбается, делая еще один глоток.

– Чай с алоэ. Красота равновесия. Мечта любого жителя Амстердама. Я верю в заботу о теле, – говорит он. – Возможно, чуть больше, чем в Бога.

У Неллы волосы на затылке встают дыбом.

– Смелое заявление.

– Ну нас же никто не слышит, мадам Брандт. Если только вы не планируете пожаловаться на меня ближайшему пастору.

Нелла смеется, чувствуя приятное освобождение. Прошло много времени с тех пор, как она смеялась в последний раз.

– Значит, вы не верите в Божий промысел? – спрашивает она. – В судьбу?

Каспар Витсен размышляет над этим вопросом, и его глаза сияют от возможности пофилософствовать.

– Я верю, что наши судьбы в большей степени находятся в наших собственных руках, чем мы готовы признать.

Отвар в чашке остыл, Нелла делает большой глоток.

– Забавно, что вы так думаете. Потому что я часто чувствую обратное. Как будто моя судьба в чужих руках.

Каспар кивает:

– Многие на это жалуются.

– Как ваша была в руках Клары Саррагон?

– Действительно.

Что она делает, сидя здесь, в глубине дома, с едва знакомым мужчиной? Нелла наклоняется вперед, ставя чашку, и луч солнца падает ей на макушку.

– Солнечный свет, – говорит Каспар. – Вот он вам точно был бы полезен.

Они снова встречаются взглядами.

– Вы прописываете мне солнце, словно я растение.

Витсен снова смеется.

– Возможно, я вернусь и увижу, как вы покрываетесь листвой. Ваши волосы – пучок травы, ваши глаза – пара цветков сирени.

– Растворение в зелени, – произносит Нелла, чувствуя себя сбитой с толку его поэтической речью.

Каспар улыбается, но смотрит на нее неуверенно, как будто она – книга, которую он, несмотря на весь свой ум, не в силах постичь. Может быть, она задела не ту струну – минорную ноту, раз он говорит об исчезновении, о растворении в листве, которую так обожает?

– Моя мать любила растения, – внезапно для самой себя говорит Нелла.

Она никогда не рассказывает о своей матери.

– В Ассенделфте? – заинтересованно спрашивает Витсен.

– Да, у нее был сад. В нем росло много опасных трав. Она прекрасно в них разбиралась, – улыбается Нелла. – А я хорошо помню их названия. Как из букваря для плохих детей.

Каспар смеется, а смущенная Нелла продолжает:

– Белладонна, блоховник, расторопша, окопник – мама говорила мне никогда не срывать их, даже не прикасаться. – Она смотрит на свои пальцы. – Иногда к ней приходили женщины. Они тихо разговаривали у задней двери кухни, мама передавала им сумку из рук в руки. Я всегда спрашивала, что они там делают, но моя мать никогда не рассказывала.

– Похоже, она была мудрым человеком.

– Может, и была.

На мгновение Нелла переносится туда, где ее мать трудилась особенно усердно. В их садах всегда много чего росло. Морковь, похожая на тонкие оранжевые пальчики, выдернутые из земли, бесформенные клубни картофеля и лук, месяцами лежавший в темноте. Порей и чеснок, горох и фасоль.

– Много выращивали? – интересуется Каспар.

– Много. Выращивали на продажу. И, что самое странное, никто из нас не умел готовить. Моей матери нравился процесс посадки, выращивания. Ожидание результата. Но готовка – никогда. Возможно, она не хотела портить урожай.

– Я это понимаю.

– И это говорит человек, который с таким удовольствием разрезал драгоценное алоэ. – Нелла делает паузу. – Вот почему я всегда восхищалась способностями Корнелии, учитывая, насколько они далеки от моих собственных. Корнелия будет самозабвенно рубить и резать, тушить и жарить. Она подчинит природу своей воле.

– И это я тоже понимаю. Но, уверен, вы к себе слишком строги.

– О нет. Я говорю чистую правду, – вздыхает Нелла. – Единственное, в чем я была хороша, – это уход за курами. У них были домики среди наперстянки. Я всегда заботилась о том, чтобы у кур было достаточно зерна и чистые гнезда для ночлега.

– Нет ничего лучше, чем яйцо.

– Так и есть. Для меня они всегда были чем‐то вроде маленького обещания, которое можно найти поутру в соломе. Идеальные желтки, шипящие на сковороде. К восьми годам я начала придумывать, как защитить кур от лис и кошек. Брала у матери травы с