– Довольно каркать старой вороне! – прикрикнул на неё барон Бан, один из приближённых Коломана.

– Эта женщина – ведьма, ваше величество! – шептал на ухо королю облачённый в серую сутану епископ Купан. – Велите казнить её, сжечь на костре как еретичку!

– Не будьте извергом, государь! – Ланка поднялась с колен и без страха воззрилась на Коломана. Твёрдость и упорство читались в её лице.

Коломан невольно изумился непоколебимости этой женщины.

– Кто ты? – спросил он, придав голосу мягкость.

– Что, не признал, племянничек? Я – Ланка, дочь покойного короля Белы[252], сестра твоего покойного отца и мать князя Володаря.

– Возьмём её как заложницу и заставим русов платить выкуп, – предложил Бан.

– Сжечь, сжечь на костре! – шептал Коломану в другое ухо захлёбывающийся от злобы епископ.

– Оставьте меня! – Коломан в гневе нахмурил чело, резко встал, грубо отпихнул женщину ногой и, опираясь на посох, поковылял к выходу из шатра.

Ланка вдруг залилась слезами.

– Вы можете убить меня, но не трогайте Перемышля! Вы окончите свои дни бесславно!

По горбатой спине Коломана змейкой пробежал холодок.

«Дьявол, что ли, привёл сюда эту проклятую бабу! – думал он. – Но отчего с того самого мгновения, как я ступил на землю русов, мною владеет страх? Будто сатана строит козни и не сегодня завтра моё войско ждёт беда. А тут ещё эта старуха, дочь короля Белы! Может, вернуться назад, в Эстергом? Нет, не могу. Вся Европа будет смеяться надо мной. Бароны назовут трусом, а попы – вероотступником. Что же делать? Придётся стоять здесь, под Перемышлем, и ждать, пока Володарь не уступит. Но он упрям, как и его мать. Тогда что же – идти на штурм Перемышля? Если сумею взять его и разбить русов, то сдадутся и другие города, вся Червонная Русь будет моею, моею! К тому же ублажу епископов, обрадую папу и обращу схизматиков в нашу веру! А если не смогу? Так что же мне, отказаться от мечты о Великой Мадьярии?! Нет! Долой сомнения! Кирие элейсон! Я не должен упускать свой час! Но пробил ли он, мой час, или это только блажь, это моё нетерпение говорит за меня?!»

Коломан пребывал в растерянности и всё никак не решался приступить к штурму городских укреплений.

…Тем временем Давид Игоревич на границе со степью случайно наткнулся на кочующие орды хана Боняка. Обрадованный и одновременно встревоженный этой скорой встречей, князь смело подъехал к ханскому шатру, спрыгнул с коня наземь и сказал телохранителям Боняка, что хочет говорить с ханом.

Боняк не стал медлить и тотчас позвал Давида к себе.

Сидя на кошмах напротив хана, щёки и чело которого обильно покрывали гноящиеся язвы, Давид с трудом скрывал отвращение, но через силу улыбался и пил синеватый кумыс.

– Не ждал увидеть тебя в степи, – разводя руками, удивлялся Боняк. – Что, каназ, надоело тебе на Руси? Да, степь, вольный простор – не жалкое прозябание за деревянной стеной, в мышиной норе.

– Хан, пойдём в Русь, – спокойно выслушав ехидные замечания Боняка, предложил Давид. – Святополк угнетает меня, он отобрал у меня мою вотчину – Владимир. Ещё он грозится отнять земли у братьев Ростиславичей, Володаря и Василька. Если будет так, то дождёшься – и до твоих станов доберётся сей волк.

– Ну, ты хватил лишку! – рассмеялся Боняк. – Когда это урусы ходили по степям? Но ты правильно сказал, каназ. Проклятый Свиатоплуг давно стал неприятным соседом для кипчаков. Дочь хана Тогорты он насильно постриг в монахини. Бедная девушка! – Боняк, к изумлению Игоревича, горестно вздохнул, но тотчас резко вскинул вверх голову и решительно промолвил: – Говори, куда и когда идти! Буду тебе защитником, каназ! Но не вздумай мириться со Свиатоплугом! Если помиришься – воюй потом сам!

Хан обнажил в хищном волчьем оскале зубы. Давида обдало запахом гнили, но он даже не поморщился.

– Светлый хан, у Святополка сильный соузник – круль угорский, Коломан. Стоит он с неисчислимой ратью под Перемышлем. Мыслю, одолеть его нам будет вельми трудно.

– Посмотрим, что скажут боги, – задумчиво промолвил Боняк. – Может, победу добудем над Коломаном.

– А сколько у тебя воинов? – полюбопытствовал Давид.

– Восемь тысяч, каназ.

– А у Коломана – в пять раз боле! – Давид схватился за голову. – Как же мы осилим его?!

– Не отчаивайся, каназ, – поспешил успокоить его Боняк. – Может, боги пошлют нам добрый знак.

…Ночью, когда на небо выплыла полная луна, Боняк натянул на плечи кольчужный юшман, опоясался саблей в серебряных узорчатых ножнах, надел на голову шишак доброй русской работы и, тронув за поводья низкорослого мохноногого конька, выехал в ночную, пахнущую дымом кизячных костров степь.

Долго ехал хан, медленно взбираясь с холма на холм. Лагерь скрылся вдали у него за спиной. Вокруг простиралось поле, над головой раскинулось безбрежное небо с огоньками загадочных звёзд.

Хан остановил коня, приложил ко рту ладони и завыл по-волчьи. Диким, завораживающим, леденящим душу был этот глухой звериный вой. Боняк прислушался. Где-то совсем рядом, в густой степной траве раздался заливистый ответный вой. Через некоторое время на дне яруга завыл ещё один волк.

Боняк удовлетворённо улыбнулся и повернул коня обратно в лагерь.

– Разбудите каназа Давида и хана Алтунопу! – приказал он слугам.

С хитринкой посматривая на явившихся на его зов заспанного хана Алтунопу и не на шутку встревоженного Игоревича, Боняк спросил:

– Слышали, как волк выл в ночи?

– Что с того? – удивлённо пожал плечами Давид. – Из-за волков, что ль, велел ты нас звать?

– Это добрый знак, каназ. Пихампар, вестник судьбы, пророчит нам удачу. Победа будет завтра у нас над уграми!

– Глупости, хан! – Давид грустно усмехнулся.

– Рано утром ты, Алтунопа, – продолжал Боняк, не обращая внимания на слова князя, – возьмёшь пять десятков лучших стрелков и поедешь на Коломана. Скажи, пусть выпустят в угров по одной стреле и скачут назад, повернут коней. Угры бросятся за тобой, и тогда мы с каназом, – он качнул головой в сторону Давида, – налетим на