– А, будь что будет! – махнул рукой Давид. – Веди нас, хан. Али падём, али переможем силу угров!

…Алтунопа ещё на заре увидел впереди угорское войско. Пустив резвых коней в галоп, половцы приблизились к вражеским рядам, дружно натянули тугие тетивы луков и на полном скаку выпустили в стоящих стеной ратников стрелы. По знаку хана они затем молниеносно метнулись назад. Угры, издав оглушительный боевой клич, тотчас помчались в погоню. Напрасно Коломан пытался удержать своих воинов. Что мог он, горбатый, хромой, не обладающий громовым голосом, едва способный держаться в седле?!

– Останови войско! – дико вращая налитым кровью глазом, тормошил он барона Бана, но Бан, возмущённый дерзким нападением половцев, не послушал своего короля и с обнажённой саблей вместе с другими ратниками ринулся преследовать отряд Алтунопы. Когда же из засады внезапно выскочили половцы Боняка и отряд Давида, угры потеряли всякий строй и толпами устремились к высокому берегу Вагры. Опьянённые первым успехом степняки гнались за ними и рубили саблями. Наскакивая друг на друга, угорские всадники падали в воду, беспомощно барахтались и, не в силах выбраться, тонули в невообразимой толчее. Среди убитых, к радости половцев, оказался епископ Купан.

Давид, сперва удручённый великим числом Коломановой рати (Как ни исхитряйся, всё одно побьют! Раздавят, яко клопов!), со временем понял, что прибеднялся хан, вовсе не восемь тысяч, но намного больше насчитывается у него воинов. А тут ещё пришла весть, что Володарь вышел из-за стен Перемышля и ударил уграм в тыл.

Воодушевлённый этим известием и своим открытием, Давид бесстрашно врубился во вражьи ряды, одного угра свалил ударом по голове, второго поразил в грудь, под третьим убил коня. За князем летели, прорубая улицы в угорских рядах, его дружинники.

Не любящие ближнего боя, привычные лишь издали осыпать врагов стрелами, угры вконец смешались и растерялись. День, ночь и ещё день шло безжалостное истребление Коломанова войска. После оставшиеся в живых угорские ратники с ужасом рассказывали, что «тьма-тьмущая, туче подобная» налетела на них, и не было им от вражеских мечей спасения.

Только к вечеру второго дня, когда над полем битвы закружили в ожидании добычи хищные птицы, довольные победители покинули берег Вагры.

В Перемышле их ждал обрадованный Володарь, а вместе с ним его сестра Елена Ростиславна, Давидова супруга, плачущая от всего увиденного и жалобно прижимающаяся к плечу брата.

…Володарь выставил на горных дорогах сторожевые посты.

– Хочу словить этого горбатого злодея! – объявил он Игоревичу. – Никуда не денется, супостат!

– Что ж, лови, брат! – одобрил Давид. – А после, мыслю, ты в Перемышле останешься, я же с Боняком на Владимир пойду. Воротить мыслю волость свою.

Утром князья, сгорая от нетерпения, подъехали к сторожевому посту у берега Вагры.

– Ну, никто не проходил? – вопросил Володарь. – Коломана не видали здесь?

– Нет, княже, – ответил один из дружинников. – Вот, полоняников взяли, – указал он на нескольких связанных молодых угров в окровавленных одеждах. – Ещё один монах убогий проходил, грязный, босой. Его, Божьего слугу, пропустили мы.

– Что за монах? – спросил, внезапно нахмурясь, Володарь.

– Да, княже, калека, урод неописуемый, – засмеялся дружинник. – Хромой такой, еле ноги волочит, горбатый, да к тому ж крив на левое око. Ну, мы порешили…

Володарь не дал ему договорить. Схватив воина за грудки, он в бешенстве затряс его и заорал что было мочи:

– Да ты ведаешь ли, баранья голова, кого ты упустил?! Дурак!

Стоящий рядом Давид Игоревич сокрушённо цокал языком.

Глава 44. Прозрение Коломана

Высоко в небо над Ужгородом[253] вдавались каменные башни с треугольными крышами. Город утопал в зелени садов, самые стены обвивал цепкий колючий плющ, внизу сверкала быстрая горная речка, вдали темнели лесистые склоны Карпат.

В Ужгороде Коломан отдыхал после неудачи на Вагре, слуги смазывали жиром и растирали ему отмороженные во время перехода через горы ноги, король морщился от боли, стиснув зубы, и в мыслях посылал проклятия на головы схизматиков-русов. Ночами ему снились голубые горные озёра, острые гребни скал, пропасти, ущелья, окутанные белым туманом, полосы зелёного горного леса, слепящий глаза снег на вершинах. Становилось страшно, он просыпался весь в холодном поту, истово крестился и вставал на колени, взывая: «Кирие элейсон!»

День проходил за днём, долгими часами прогуливался Коломан по высокому заборолу, смотрел вдаль, на поросшую разнотравьем пушту, и успокаивался; постепенно утихал в нём гнев, уступая место обычной холодной рассудительности.

Воевода Дмитр был прав: не надо было мешаться в русские дела. Как глупо он, Коломан, угодил в хитроумно расставленный капкан! Да ещё думая при этом, что поймал в свои сети дядю Святополка! Киевский князь оказался не настолько уж глуп, раз заставил его, по сути, воевать за себя, прикрылся щитами и кровью угорских ратников. Расплачиваться за кредиты Святополк умыслил кусками чужих волостей! Тоже хитёр! Но ничего, он, Коломан, ещё заставит этого жадного скупца – дядюшку скакать под мадьярским седлом!

Король гневно стискивал кулаки и грозил палкой в сторону Карпат.

С горькой усмешкой вспоминал он барона Бана, спесивого, самодовольного и безрассудного. Как же можно было доверить войско такому человеку?! Видно, в самом деле дьявол тут поработал и застил ему, Коломану, глаз, затмил разум. Надо было выждать – да, выждать, не спешить! Не на это ли намекал лукавец Авраамка, не о том ли с внушающей уважение прямотой говорил Дмитр? Даже Фелиция и та противилась нынешнему походу.

Надо послать в Эстергом, велеть освободить воеводу и списателя из темницы. Вон в который уж раз подходит с мольбой о Дмитре старый простодушный барон Карл.

Уныние и боль отступали, король погружался в обычные дела, постепенно схлынули, истаяли в душе его горечь поражения, досада от собственного неразумия и разочарование.

Снова рассылал он грамоты, запершись в светлой горнице, писал указы, законы, а долгими тёмными вечерами при свете свечи читал любимые книги в деревянных окладах с медными и серебряными застёжками. Под окнами стрекотали сверчки, навевая покой и