являлась перестроенной в Средние века (ни больше ни меньше!) старой римской курией, священного места заседания Сената. Понятны в этой связи протесты Рафаэля против бессмысленных уничтожений, производимых «мастером-разрушителем» Донато Браманте. Вполне объяснима и горечь Рабле, ставшего в 1536 г. свидетелем разрушений и перестройки Рима по случаю торжественного въезда Карла V. Поистине изречение «Облик города меняется, увы, быстрее, чем сердце смертных» в полной мере справедливо и для XVI в.

В таком необыкновенном городе, как Рим, особым было и население. Причем речь идет не столько о его численности (там проживало 115 тыс. человек, что лишь немногим меньше аналогичных показателей для Неаполя и Венеции), сколько о его составе. Дело в том, что ни в одном итальянском городе, кроме Рима — прибежища священников, монахов и паломников, — мужское население численно не превосходило женское. Вероятно, именно этим объясняется широкое распространение в Вечном городе проституции и слава римских куртизанок, уступавших лишь венецианкам. В годы больших торжеств путешественники, паломники, искатели приключений и иммигранты намного превосходили по своей численности собственно римлян и жителей области Лацио. Согласно переписи населения 1576 г., следует, что из 3495 проживавших в городе человек 2922 были приезжими. Среди них встречались не только уроженцы различных областей Италии, но и испанцы, французы, поляки, турки и многие другие. При этом в переписи не были учтены изгнанные Павлом IV в гетто евреи. Их колония являлась, однако, довольно многочисленной — 1750 человек — и насчитывала к концу XVI в. 3500 жителей. Евреям было официально запрещено проживание во всех городах Папского государства, за исключением Анконы. Однако в космополитическом Риме по чисто экономическим соображениям с их присутствием мирились.

Город курии, кардиналов, многочисленных гостиниц, куртизанок и приживалов был в числе тех итальянских центров, которые не столько производили, сколько потребляли, не столько тратили, сколько транжирили. Львиная доля средств уходила на возведение церквей и дворцов, на проведение торжеств и демонстрацию собственного богатства. Экономика была в сущности экономикой города-паразита, жившего, если так можно выразиться, «рубя сук, на котором сидишь». Большая часть тратившихся в Риме денег, питавших амбициозную международную политику пап, их меценатство и слишком дорогостоящее монументальное строительство (один собор Св. Петра обошелся государству в сумму, равную его годовому доходу, — 1,5 млн скудо серебра), приходила извне. С уменьшением пожертвований и взимавшихся со всех католических провинций податей Папское государство все чаще стало прибегать к кассам и кредитам сначала флорентийских, а затем и генуэзских банкиров. Особое значение приобретали отныне налоговые сборы государства. Действительно, на протяжении всего XVI в. поступления в папскую казну постоянно росли: в целом, учитывая девальвацию монеты, в 1526–1600 гг. общая сумма налоговых сборов увеличилась более чем вдвое. Наконец, именно фискальный вопрос доминировал в проводимой папами эпохи Контрреформации, и в частности Сикстом V, политике «абсолютистской» централизации (выразившейся в создании конгрегаций и общем переустройстве центральной и местной администрации). В остальном едва ли приходится говорить об «абсолютизме», так как обычно этим термином обозначают деятельность правительства, направленную не только на достижение предельно возможного уровня централизации и административного управления, но и на продвижение по социальной лестнице сословий буржуазии и пополанов, а также на поддержку их деятельности. Однако в Папском государстве второй половины XVI в. об этом либо вообще не шла речь, либо говорили крайне редко.

Конечно, некоторые знатные фамилии — из самых старых и непокорных — были вынуждены отказаться от многих привилегий и прерогатив, делавших их независимыми правителями. Что касается доходов, то вследствие «революции цен» и новой фискальной политики папства представители древних родов либо разорялись, либо несли значительные потери. Однако как пришедшие им на смену нувориши и новые дворяне, так и «сельские торговцы», которым они сдавали в аренду землю, не уступали им в стремлении переложить на плечи своих «людей» и крестьян экономические трудности. Неудивительно поэтому, что вторая половина XVI в. стала периодом наступления «синьориальной реакции» или, иными словами, систематических выступлений синьоров против пережитков некоторых «свобод» сельского мира, общинного пользования лесами и пастбищами, традиционных форм взаимной поддержки. Кроме того, синьоры стремились заменить оседлых земледельцев сезонными рабочими из отсталых горных районов.

Растущее давление города на деревню, череда страшных неурожайных лет и голод не могли не вызвать острейшего социального напряжения. Неприятие знатью абсолютистской централизации и фискальной политики папства и отчаянный протест плебса слились воедино, что привело к одной из самых впечатляющих в истории Италии вспышек бандитизма. В недрах этого явления выделились два течения: феодально-аристократическое и крестьянско-бунтарское. Ярчайшим представителем первого был Альфонсо Пикколомини, герцог Монтемарчано, жившей близ Анконы и породнившийся со знатным родом Орсини, а второго — Марко Шарра, человек низкого происхождения (который заставлял называть себя «бичом Господним, посланником Божьим против ростовщиков и держателей праздных денег»). О последнем говорили, что он воровал у богатых, чтобы отдать деньги бедным. В 1577–1595 гг. бандитизм охватил всю территорию Папского государства, угрожая несколько раз самой столице. Гробница Цецилии Метеллы у городских ворот долго служила пристанищем разбойников. Против дерзости и отчаяния тысяч и тысяч ушедших в подполье людей не помогали ни массовые казни (их насчитывают 5 тыс. только в 1590–1595 гг.), ни проводимая Сикстом V политика «железного кулака», ни совместные с правителями соседних государств карательные акции. После смерти папы в 1590 г. и периода относительного спада бандитизм вспыхнул с новой силой. Лишь после 1595 г. и окончания голодных лет он пошел на убыль, но не исчез: огонь продолжал теплиться в золе.

Порочный круг между налогами, синьориальной реакцией, неурожаями и бандитизмом, в котором оказалось Папское государство в последние десятилетия XVI в., глубоко отразился на его экономической структуре и производительной способности. В этот период ряд областей государства вступил в полосу упадка, достигшего полной деградации в XVII в. Примером тому служат окрестности Рима. Если в XIX в. путешественники видели заброшенные и опустошенные малярией земли, то в XVI в. они вовсе таковыми не были, внося свой вклад в снабжение столицы продовольствием. Те же процессы проходили и в маремме[249] в окрестностях Тарквинии, считавшейся одной из житниц Папского государства. Однако с конца XVI в. процесс постепенного упадка и медленного вымирания (обозначившийся, впрочем, с последних столетий Средневековья) приобрел чудовищные формы. На самом деле помимо уже упомянутых причин общего характера этому способствовал и целый ряд других факторов, в частности стремление крупных римских землевладельцев превратить в пастбища земли, отведенные под зерновые. В XVI в. Рим был крупнейшим потребителем ягнятины и овечьего сыра. А потому сельские землевладельцы довольно быстро поняли, что, отправляя «молочных барашков» на трапезные столы состоятельных римлян,