смут ее присутствие на Апеннинском полуострове казалось большинству из них единственной гарантией стабильности и покоя. Под сенью испанского покровительства генуэзские банкиры вели торговлю и заключали выгодные сделки, папство одержало победу при Лепанто, Медичи окончательно установили свою власть над Флоренцией и Тосканой и, наконец, сам полуостров на несколько десятилетий обрел мир и спокойствие. «Италия, — писал флорентийский историк Сципионе Аммирато, — не только не испытала того гнета, которого так боялась, а напротив, уже многие годы ее положение благоприятнее, чем когда-либо прежде». И это далеко не единственное суждение подобного рода.

Между тем к концу XVI в. международная ситуация изменилась, и престиж Испании начал постепенно клониться к закату. За восстанием Нидерландских провинций последовал сокрушительный разгром Непобедимой армады[270], затем — восшествие на престол во Франции Генриха IV (1589) и возврат этой страны к политике активного противостояния испанским и австрийским Габсбургам. Некоторые итальянские правители пытались воспользоваться сложившейся обстановкой, чтобы ослабить связывавшие их с Испанией узы зависимости и протектората и получить возможность проводить более независимую внутреннюю и внешнюю политику. В частности, в ходе переговоров о браке своей дочери Марии с Генрихом IV, Фердинанд I Медичи просил папу Климента VIII (1592–1605) признать нового французского короля, ясно давая понять, что в той степени, в какой это позволяло присутствие испанцев в Италии, он не прочь восстановить традиционные для Флорентийской республики дружественные отношения с Францией. Со своей стороны герцог Савойский Карл Эммануил I пошел еще дальше и в 1610 г. заключил с Генрихом IV союз, обязывавший его к совместным действиям против Ломбардии, что, однако, так и не было осуществлено из-за внезапной смерти Бурбона. Тем временем публицисты и литераторы всячески поддерживали в просвещенных кругах антииспанские настроения. «Испанская монархия, — писал в 1614 г. в своих “Филиппиках против испанцев” Алессандро Тассони, — это спящее чудовище, огромное рыхлое тело, колосс на глиняных ногах», а его грозные полководцы всего лишь «странствующие рыцари, привыкшие питаться хлебом, выпеченным на солнце, луком и кореньями и спать под открытым небом в плетеной обуви и пастушеском плаще». Сходные намеки мы обнаруживаем также в сочинениях самого блистательного «журналиста» той эпохи Траяно Боккалини[271].

Однако наибольший отклик и сочувствие антииспанские настроения нашли в Венеции. Кстати, именно там обрел приют Боккалини. Испытывая на «своем» море[272] постоянную угрозу со стороны балканских и венгерских пиратов, которым покровительствовали Габсбурги, Светлейшая была обеспокоена конкуренцией городов Папского государства на Адриатике и зажата на материке между испанской Ломбардией и землями австрийских Габсбургов.

В то же время Венеция была вынуждена смиряться с испанским господством в Италии. И если раньше, как уже отмечалось, Венецианская республика соблюдала осторожность и даже пассивность, то теперь стало очевидно, что дальнейшие уступки невозможны. Поэтому, когда в 1605 г. новый папа Павел V (1605–1624) под предлогом ареста двух духовных лиц наложил на Венецию интердикт (что произошло не без подстрекательства Испании), а правитель Милана провел на границах мобилизацию, Венеция изгнала иезуитов и вновь решительно подтвердила свою самостоятельность в области церковной политики. В дальнейшем она не отступала до тех пор, пока при французском посредничестве не были признаны ее права. Вдохновителями сопротивления Венеции были дож Леонардо Дона — в прошлом чрезвычайный посол в Риме и яркий представитель партии «молодых», которая, как уже отмечталось, издавна критиковала позицию выжидания во внешней политике Венеции, и монах-сервит[273] Паоло Сарпи. Будучи теологом Венецианской республики, Сарпи повел контрнаступление против развязанной Римом и Испанией злобной антивенецианской пропаганды, чему способствовало, в частности, сочинение Кампанеллы «Antiveneti». При этом Паоло Сарпи использовал широкие связи, которыми он располагал в «республике ученых» по всей Европе, включая галликанские и протестантские круги. Огромная эрудиция и любознательность этого человека обеспечили ему дружбу многих политиков и ученых, в том числе горячего сторонника Реформации, английского посла в Венеции Генри Уоттона, французского историка Жака Огюста де Ту[274] и самого Галилео Галилея. Убежденный противник Контрреформации, Паоло Сарпи выказывал явные симпатии призывам протестантов к миру и возрождению. Этими мотивами пронизан его главный труд «История Тридентского собора», опубликованный в Лондоне в 1619 г. Даже в этом он был достойным и преданным сыном Венеции — самого толерантного и гостеприимного города Италии в XVI в.

Победа Венеции в распре из-за интердикта не была единственным значимым успехом. В сложной обстановке, последовавшей за убийством Генриха IV (1610), Светлейшая, прибегая попеременно то к дерзости, то к хитрости, нанесла новое поражение Габсбургам, заставив их отказаться от покровительства балканским и венгерским пиратам, и тем самым пресекла угрозу своим морским коммуникациям. В те же годы Испания вынуждена была отказаться от всяких попыток взять реванш у Карла Эммануила I, который не замедлил выступить против правителя Милана в надежде отстоять право наследования Монферрато — неотъемлемой части мантуанских владений герцогов Гонзага.

Успехи Венеции и достижения Карла Эммануила I были, однако, последним заметным проявлением политической автономии итальянских государств по отношению к Испании. Расстановка сил на континенте изменилась. Гибель Генриха IV повлекла за собой ослабление позиций Франции как фактора европейского равновесия. Восшествие на венский престол воспитанного иезуитами Фердинанда II[275] означало новое наступление Контрреформации и начало Тридцатилетней войны.

В первый период этой войны события на итальянском фронте развивались в пользу Габсбургов. Нападение испанцев на ключевые позиции Вальтелины, с одной стороны, обеспечило связь между Ломбардией и австрийскими землями Габсбургов, а с другой — полностью изолировало Венецию. Последней не удалось изменить ситуацию даже при поддержке Франции и Карла Эммануила I. Не имели успеха и попытки Савойи организовать заговоры в Генуе и тем самым подорвать позиции наиболее последовательного сторонника Испании из всех итальянских городов.

Дальнейшее развитие событий Тридцатилетней войны, характеризующееся, как известно, контрнаступлением французов вплоть до победного Вестфальского мира[276], не внесло тем не менее существенных изменений в политическую карту Апеннинского полуострова. Исключением стало завоевание войсками Ришельё савойского Пьемонта, ставшего на долгие годы французским протекторатом. Восстания против испанцев в Сицилии и Неаполе были подавлены, по условиям Вестфальского договора Апеннинский полуостров остался в основном в орбите испанского влияния. Однако в отличие от предшествующих времен Испания уже не была великой державой. А потому бремя политической зависимости или полузависимости едва ли могло сравниться для итальянских государств с преимуществами протектората. По мере того как во второй половине XVII в. становился все более очевидным упадок Испанской империи, Италия стала чаще привлекать к