степени в полосу экономического спада и социальной нестабильности. Поэтому кризис в Италии развивался на фоне кризиса общеевропейского, но, возможно, еще большую остроту ему придало то обстоятельство, что Апеннинский полуостров занимал в тогдашней Европе второстепенные позиции не только в политическом, но и в экономическом отношении. Подчинение Испании влекло за собой для зависимой от нее обширной части итальянской территории усиление налогового гнета, который достигал границ платежеспособности населения, зачастую и переходил их. Неаполь и Милан были вынуждены участвовать в амбициозной политике герцога Гаспара де Гусмана Оливареса и испытать на себе последствия целого ряда банкротств, постигших финансы испанской короны. Включение в зону влияния Испании отрезало Италию от главных путей атлантической и колониальной торговли. Оставалось Средиземное море, но и здесь с успехом противостоять пиратам и туркам были в состоянии лишь английские, французские и особенно голландские судна. Поэтому они постепенно заменили флот итальянских городов и стали монополистами в торговом посредничестве между Европой и Востоком. Доходило до того, что некоторые венецианские торговцы предпочитали арендовать корабли под английским флагом, нежели снаряжать собственные. Единственным итальянским портом, который извлек выгоды из новой конъюнктуры, был Ливорно, превратившийся в порто-франко в 1675 г.

Чтобы понять причины кризиса в экономике и в обществе Италии, недостаточно ссылаться исключительно на экономическую конъюнктуру и политическую ситуацию в Европе. Этот кризис был не только отражением внешних и более общих факторов, но и следствием внутренних причин, а именно неспособности итальянской экономики приспособиться к новой международной ситуации, а также своего рода замедленности ее реакции.

Одним словом, сознательно прибегая к риску известного упрощения, можно сказать, что именно в XVIII в. механизм итальянского благосостояния и изобилия, о котором неоднократно шла речь ранее, «заклинивает», и он перестает работать. В эпоху, когда колониальные товары и английское сукно начали завоевывать рынки, а производство и торговля все более явно приобретали экстенсивный и массовый характер, монопольные прибыли итальянских торговцев и производителей стали уже невозможны. Потребностям растущего рынка не отвечало и мануфактурное производство, поскольку оно было заключено в тесные рамки цеховой организации, основано на заказах ограниченного круга потребителей и ориентировано на высокое качество. Яркие импортные ткани были значительно дешевле венецианских и флорентийских сукон с их старомодной строгостью. Впрочем, даже в изготовлении предметов роскоши французские королевские мануфактуры Кольбера становились во второй половине столетия опасными конкурентами, в том числе и благодаря привнесенному эмигрантами из Италии опыту и мастерству. Итальянские специалисты высоко ценились. Как известно, история попыток завлечь стеклодувов Мурано во Францию носила детективный оттенок (Ф. Бродель).

В этих условиях имевшиеся в распоряжении капиталы более чем когда-либо охотно вкладывались в недвижимость и в conspicuous investment. Не является случайностью и тот факт, что в самом паразитирующем городе-рантье из всех итальянских городов — в Риме — были созданы прекрасные творения архитекторов барокко Джованни Лоренцо Бернини и Франческо Борромини. Причем менялся облик не только Вечного города. За исключением Флоренции и Венеции, ревностно оберегавших собственные художественные традиции, барокко — самый дорогостоящий из всех архитектурных стилей, сменивших друг друга за всю историю итальянского искусства, — восторжествовало также в Неаполе, Турине, Генуе, в пострадавших от землетрясения районах Сицилии и в загородных виллах. На протяжении XVII в. число этих вилл не переставало расти: только в области Венето их насчитывалось 332. Нередко у их создателей и заказчиков стремление к роскоши превращалось в наваждение и манию величия. Самый яркий пример тому — дворец князя Паллагониа в г. Багерия неподалеку от Палермо: один вид этого «сумасшедшего дома» вызвал негодование божественного Гёте[279].

Пока патрициат и привилегированные сословия предавались накоплению богатств, шедших на удовлетворение их потребности в роскоши и каменное строительство, в итальянском обществе — и особенно в городах — усиливались элементы поляризации и паразитизма. Пауперизация, бродяжничество, проституция стали в XVII в. массовым явлением. Единственным способом избежать полного обнищания и деградации была попытка войти в круг так называемых «клиентов» правящего двора, корпорации или знатного рода. А потому неудивительно, что излюбленными персонажами комедии дель арте в тот период стали вечно голодный приспособленец-слуга, или священник, вышедший из простонародья, или крестьян, который, подобно Дону Аббондио у Мандзони, избрал церковную карьеру не столько из духовных побуждений, сколько из соображений выгоды и спокойствия. Не говоря уже о так называемых «брави», отличавшихся от простых бандитов лишь тем, что им оказывали покровительство знатные господа.

Вместе с тем, хотя картина экономической жизни Италии в XVII в. представляется довольно мрачной, она все же не была лишена просветов. Как известно, в отличие от более динамичных и доходных областей экономики — торговли и мануфактурного производства — иммобилизация капитала сопровождается некоторым уменьшением затрат. Эти процессы нашли отражение в деятельности отдельных сельских хозяйств равнинной Ломбардии, которым на протяжении столетия удалось заметно улучшить свое положение, расширив земельные участки, отведенные под кормовые культуры. Речь идет, по-видимому, о довольно распространенной тенденции, учитывая тот факт, что, по некоторым подсчетам, с середины XVI до начала XVIII в. эти площади увеличились более чем на 200 %. Другим примером подобной переориентации может служить сельское хозяйство Эмилии. Агроном из Болоньи писал в 1644 г., что земледельцы этой области сумели довести выращивание конопли до «редкого совершенства» и ввели важные новшества в технику и инструментарий земледелия. Наконец, отдельные землевладельцы материковой части Венецианской республики превратили свои виллы из мест отдыха в весьма рентабельные сельскохозяйственные предприятия. Все это способствовало изменению традиционных представлений об аграрной деятельности как о форме подсобного хозяйства, решавшего исключительно продовольственную проблему. С другой стороны, это привело к возникновению более долгосрочного вида капиталовложений и созданию более модернизированной и «здоровой» экономики. Конечно, не следует торопиться с далеко идущими выводами, основываясь всего лишь на этих примерах. Сказанное, однако, позволяет утверждать, что уже в XVII в. в Италии выявилась тенденция к преобразованию и обновлению, которая в следующем столетии затронула итальянскую деревню и в известной мере привела к переориентации экономики, традиционно базировавшейся на приоритетном развитии города. Справедливо и то, что зоны аграрного прогресса (в той мере, в какой их правомерно выделять) были ограничены рамками Северной Италии и Паданской равнины. Но именно в этой постоянно растущей тенденции к дифференциации отсталых и развитых регионов страны, Юга и Севера, и заключалось историческое своеобразие развития Италии в эпоху Нового времени. Как известно, водораздел между Севером и Югом возник значительно раньше. На протяжении же XVII в. он увеличивался еще больше. Причиной тому были события, о которых пойдет речь в следующем параграфе.