Выпив парацетамола, отправился на работу. Голова раскалывалась, из носа текло ручьем, еле досидел. Вернувшись, тут же бросился в комнату. Снова пусто, ни листа, ни ответа на его записке. Обиделась? Но за что, за Иру? В прошлый раз, когда не выдержала, выгнала его и дулась несколько дней, в речи тоже проскользнула женщина. Не разлучница, нет, другая, из клиенток, с кем Григорий шапочно познакомился и мог бы и поддержать эти отношения и дальше, но только Пумка восприняла все по-своему.

Может, в этот раз, она тоже не выдержала, подумав, что между им и Ирой, его несостоявшейся любовью, нечто большее, нежели объятья-поцелуи. К связям на стороне Пумка, как ни странно, относилась достаточно ровно, но стоило задеть душу… тут она становилась беспощадной. Кажется, Григорий, так и не поняв последний разрыв, именно по душе он и прошелся ненароком. Да еще стал защищать клиентку перед Надей. Защищать старательно, упорно, отвечая ударом на удар. Что с ним тогда случилось? Будто помрачение нашло.

Нет, она не умела проигрывать. Переборола, вернулась. Как, на каких условиях – неважно, вернулась ведь. Простила, больше того, просит, чтоб помог ей остаться с ним. Все бы отдал за это. Не привык отдавать, только с ней научился. Странно, как многому можно научиться всего за несколько месяцев, если начать жизнь с новой страницы.

И неизвестно теперь, кто кому сильнее нужен. Пумка… что в ней особенного – внешне обычная девушка. Со всеми приветливая, будто в издевку любезная, но разве таких мало? Брало иное – ее ненапускная искренность, подлинность – с ним и только с ним. Сколько раз Надя говорила, что наобжигалась, натерпелась всякого, что не откроет больше никому дверь, а вот его впустила. И это он, в схожей степени привыкший изворачиваться, уходить и сжигать мосты, старательно забывая и плохое и хорошее, принял без остатка. Почуяв в ней родственную душу, с которой ничего не страшно. Вот за которую, со всеми ее колючками, равно впивавшимися и в чужое и в собственное тело…

Звонок. Ошиблись номером. Голова разваливалась – аспирин не помогал нисколько, Григория начало знобить. Принял еще таблетку парацетамола и отправился на боковую. Еле встал наутро. Нет, температуры не оказалось, тридцать семь и одна не считается, а ощущение – будто на ночь попал в бетономешалку. И еще какой-то подспудный страх не давал сосредоточиться. Снова проверил стол, в комнате, на кухне, напрасно. Будто обидевшись, решила дождаться подходящего момента, а пока выдержать его, как наверное, тогда, в последний раз, когда разошлись.

Или с ней что-то случилось? Обхватив голову руками, прошел в кухню и долго сидел, пытаясь собраться. На работу опоздал безбожно, да и там сидел, бездумно переписывая данные, складывая, приплюсовывая, записывая отчеты и сверяя накладные. Тревожная усталость затопила разум. Или дело в насморке: за три часа извел все салфетки, что имелись в кабинете, и отправился с кафе за новыми. Погода действительно стала походить на сентябрьскую: чуть выше пятнадцати и солнце. После обеда позвонили из нотариальной конторы, извинились, назначенная встреча переносится на неделю, нотариус приболел. Из-за этого один из кадастровых документов будет просрочен, придется делать новый. Еще раз приносим извинения за доставленные хлопоты.

Снова ушел пораньше на час, в дверях встретившись с Ирой. Странно, что вчера ее не видел, она тут же объяснилась: уезжала на весь день за город, на встречу. Положив руку на обжигающий лоб, внимательно вглядывалась в зрачки, предложила аспирин.

– У тебя окна щелястые, вот каждую весну и осень простужаешься. Может, ко мне, хоть отлежишься немного, в себя придешь, – и долгое молчание, стояла, перегораживая узкий коридор, ожидая ответа. Почему-то вспомнилось, как провожал ее в субботу под дождем. Шли вместе и будто порознь, даже руку не предложил. И она не взяла его под руку. – Гринь, очень плохо выглядишь, попроси хотя бы денек отлежаться.

Он кивнул, глядя в лицо, но не различая черт, видя и не видя собеседницу. Может, остаться с ней на ночь, они ведь и ночевали всегда в разных кроватях, разных комнатах, он стелил на кухне, она оставалась… но это уже другая жизнь, оставшаяся где-то давно и далеко.

– Ты и тогда неважно выглядел, в субботу, – она будто читала мысли. – Знаешь, я хотела остаться, выйти на следующей, и вернуться, – и замолчала. А после, без паузы: – Ты поедешь ко мне?

Прежде это походило на исполнение долга. Ему нравилась ее стряпня, вот Пумка готовить не умела, не любила, и всегда заказывала, а Ира…. Нет, Пумку он не оставит. Может, сегодня напишет, может, завтра утром объяснит, расскажет, ответит на все вопросы.

Странно они жили, Ира никогда не настаивала, раз только, когда он уехал в Москву на неделю, едва дотерпела до дома, накинулась как тигрица. И потом пару дней смущалась до невозможности своего поступка, зачем-то прося прощения. Пумка… разве удивительного, что он так называет ее.

А может это она звонила? Григорий потряс головой, извинился, надо снова к нотариусу. В автобусе привалился к холодному стеклу, так легче, так меньше думается, тряска даже убаюкивает.

На этот раз снова как в первый раз – лист посреди прихожей. Поднял, трясущимися руками, вглядываясь в угловатый клинописный почерк.

«Гришик, прости, не могла писать. Тень замучила. Сейчас немного отстала. Не представляю, что это за создание, но понимаю, что не отсюда. Мне оно видится всякий раз по-разному, вот и зову черным человеком. Приходит в виде моих родных, сестры, подруг, в самых разных обличьях. Несколько раз в виде тебя, как в последний. Тогда случилось главное – я покинула свое пространство, знаешь как странно было ощущать траву под ногами, мокрую землю, асфальт. Чувствовать ветер, запахи дождя. Совсем забыла, что это. Пока не все ощущаю, но это первый раз, когда у меня получилось. А потом тень снова разыскала меня.

«Единственное, что я могу сказать, тень не самостоятельна. Она, как и я, бесплотное существо, лишенное разума, марионетка в опытных руках. Не знаю, кто может прятаться за ней. Не так много людей могут предположить, что я тут, и охотится за мной. Гришик, милый, сообрази, кто это может быть, тебе все карты. Тень нужно выбить из их рук. Только будь осторожней, очень прошу, не ради меня, мне не страшно, ради себя. Я не знаю, как она управляется, может, как кукла, может, иначе, но по-другому мы не сможем быть. А я так соскучилась по тебе, милый мой чубчик»….

– А я как, – пробормотал он, опуская лист. Против воли из глаз потекли слезы. Раньше он плакал только от нестерпимой боли. Когда под развалинами зданий нашли часы Пумки и фрагмент… он не плакал, не мог и позже, когда приехал посмотреть на кривой крест, установленный на могиле, торопившимися отбыть родичами. Не хватало сил. Лишь теперь сердце смогло найти способ освободиться от невыносимого груза.

Солнце зашло, когда Григорий пришел в себя. Голова все еще болела, но не так сильно. Главное, она здесь. На душе полегчало. Завтра надо сходить на квартиру дяди Матвея, что-то сдать в ломбард. Еще в прошлые разы он заприметил палехские шкатулки и несколько старых статуэток Кузнецова, может, получится выручить несколько тысяч. Прости, дядя Матвей, но ты ведь все мне завещал, всю квартиру, а то, что я до сих пор не могу вступить в права. Я ведь теперь у себя беру.

Ночью снилось мутное: Егор стал волшебником, и теперь хочет отобрать у брата квартиру: место не то средоточения магической силы, не то нахождения какого-то артефакта. Григорий мужественно оборонял дверь, в ответ на происки брата, к собственному удивлению, метал громы и молнии, при этом осознавая и бредовость сна, и тщету потуг – от Егора отскакивало, будто он в клетке Фарадея находился. И только брат вломился в квартиру, как из окна ворвался вихрь, темный, ярый, затянул в себя, сперва Егора, потом и его.

Сон прекратился, разом, будто пленка кончилась. Григорий очнулся, надо же забыл завести будильник, часы, остановившись, показывали