губы, собирался и снова возвращался с порога. Потом вдруг решился, достал телефон графолога, позвонил. Ответили после первого же гудка, уверенный в себе мужской голос. Григория внутренняя дрожь пробрала, когда спросил об экспертизе. «Все в порядке, – ответили на том конце, – сделаю быстро, два дня, много не потребую, возможна беспроцентная рассрочка. Гарантию даю, не первый десяток лет этим занимаюсь, можете положиться. Если надо и расписку выдам», – усмехнулись на том конце. Григорий торопливо записал приметы конторы в подвале дома, теряющегося среди однотипных многоэтажек, и смахнув остатки нерешительности, быстро выскочил во двор. По дороге еще подумал, надо ж, год прошел с теракта, а конторы из опечатанных подвалов так и не вывели. Или заново влезли, как только началось мщение.

Дом на окраине, второй от остановки, третий подъезд и вниз. Химчистка, печати-штампы, фото за час, свежее мясо, эконом-парикмахерская и вот юридические и прочие услуги, в самом конце узкого, петляющего коридора, крутой лестницей выходившего на противоположную сторону дома. Немного помявшись, постучал, заглянул.

В годах мужчина, заметно располневший, но не потерявший цепкость взора и хватки, крепко пожал руку, усадил в кресло напротив. Поинтересовался обстоятельствами, нет, только факты, никаких догадок – Григорий нервно пытался объяснить, что с ним происходит последние дни, и был тут же остановлен взмахом руки. Не надо, главное, понять: она или не она. У вас много присланного? – желательно хотя бы строк десять. Григорий молча протянул три письма, последнее осталось при нем. Графолог пристально вгляделся в письма, сперва надев очки, затем через лупу, попросил прежние, уточнил время написания, кивая головой, и пристально глядя уже на посетителя. После чего быстро набросал расписку, вынул квадратную печать, спохватился, достал круглую.

– Знаете, – улыбнулся он, – все время путаю. Недавно стал частником. Ваш задаток.

Смахнул со стола тысячу едва уловимым движением, протянул расписку и попросил придти через день, еще раз напомнив про гарантии. Григорий вышел, плохо соображая, куда ему брести в этом лабиринте, хорошо лестница рядом, так по ней и выбрался.

Ночь прошла тревожно, он часто просыпался, мучаясь неясными страхами, к которым примешивались еще и угрызения совести. Не надо ходить, не надо, стучало по подоконнику. Проснулся от шума ливня. Снова холодно, мокро, темно. Пумка не любила дождь, свет, побольше света, воздуха, пространства. Золотой осенью, в самом конце сентября они хотели поехать на Крит, на остров, омываемый Средиземным морем, купающийся в просторе, в теплом бризе с запахами соли и водорослей. Денег она отложила как раз на неделю с перелетом и житьем в приличной гостинице.

Он поднялся, медленно приходя в себя. И тут же грянул звонок.

– Привет, Гринь. Я без приглашения, если не вовремя, то совсем ненадолго. Проведать. Ты вчера так и не позвонил, вот я и подумала, может, случилось что.

Иногда, Ира бывает настойчивой, даже странно. Как тогда, по его бегству из Москвы: приняла к себе без разговоров, месяц, чуть больше, привечала. А потом отпустила, будто…

Дождь, поливавший ночью, сейчас ослаб, он помог снять куртку, провел гостью в кухню. На душе стало полегче, все вчерашнее вдруг показалось непостижимым сном, да что вчерашнее, вся последняя неделя прошла как в кошмаре и закончилась точкой – графологом и визитом Иры. Странно было б не ждать ее, после звонка.

Ира молчала, искоса бросая взгляды на Григория, будто вся решимость, с которой шла к нему, теперь осталась за порогом. Он спохватился, разлил чаю, Ира достала вчерашний пирог, грушевый, как он любит.

– Я соскучился по твоей стряпне, – неожиданно произнес он, заглядывая в глаза. Ира смущенно потупила взор.

– Я боялась, ты не откроешь.

– С чего так? Нет, даже не говори… я знаешь, у меня такое ощущение, будто что-то переменилось сегодня, – она улыбнулась.

– Наверное. Я рада, если так.

Помолчали. Ира накрыла его руку ладонью, подсела поближе. Глаза заблестели. Он медленно, точно во сне, притянул девушку к себе, обнял, прижался всем телом. Вдохнул запах волос, теплый, кокосового шампуня. Ему не нравился, но сейчас казался даже милым.

Ира отвечала неохотно.

– Не здесь, пожалуйста, – она не умела оказывать сопротивление. Слова, единственное, что оставалось.

– Почему, тут ведь никого.

– Тут слишком много всего, Гринь. Я соскучилась по тебе, но… давай не здесь. Я… – она замолчала, пристально разглядывая своего близкого и далекого. Григорий снова потянулся к ней.

Как-то им удалось избегнуть и долгих пауз и неловкостей, он целовал пальцы, шею, губы, потом немного успокоившись, согласился просто обнять и держал, несмотря на затекшие руки, не отрываясь. Хорошо и спокойно, давно так не случалось, очень давно. Кажется, за все эти четыре года впервые. Нет, может было вначале его возвращения, но не совсем так… впрочем, о чем он думает, зачем.

Говорили о чем-то. Смеялись, шутили. Слушали радио, наши на олимпиаде выступали вяло, вот и сегодня без «золота». Телевизор по-прежнему показывал один канал, не связанный с башней, но включать его не хотелось. Да и зачем – им хватало имеющегося.

День проскочил за час. За окном потемнело. По подоконнику забарабанили капли нового ливня, его не заметили, как не замечали ничего вокруг. Потом распогодилось, а к вечеру, когда Ира засобиралась, снова хмурая осень напомнила о себе. Григорий начал отговаривать, она качала головой. Не хотела говорить, но он понимал, что имеется в виду под словами «не одни». В первый раз он, играючи, прижал ее к двери соседней вечно закрытой комнаты, шутливо, непривычно даже для себя, начал угрожать, что запрет там и не выпустит, что все равно оставит у себя. Ира молчала, уже не находилось и слов. Наконец, не выдержала, поцеловала его, впилась в губы, прижалась.

Звонок. Как всегда невовремя.

– Григорий? Вечер добрый. Я по поводу записок дамы звоню, вам удобно говорить?

Как будто по голове ударили, а та оказалась колоколом, разнесшим мощь звона эхом по всему дому.

– Слушаю, – Ира еще прижималась, но не так уверенно. – Слушаю. Вы что-то быстро.

– Работы нет, – честно ответили с того конца провода. – Вот и решил заняться вашими проблемами. Знаете, даже удивительно, насколько они несерьезны. Это одна рука, даю вам девяносто восемь процентов из ста. Все завитушки, уголки, петельки, все на месте, написано в спокойной обстановке, ровно тем же человеком, что писал вам прежде. Я могу даже спрогнозировать, что ваша дама, имея такой замечательный, во всех смыслах, почерк, если и захочет его переменить, не получится. Ее уголки настолько характерны, что я бы сказал….

– То есть, подождите, вы уверены, что не подделка.

– Я почему говорил про даму. Она свой почерк не подделает. Но и для другого он представляет особую сложность, понимаете, некоторые буквы идут внахлест, частично перекрывая предыдущую, так может писать человек в себе уверенный, не чурающийся резких перемен, могущий за себя постоять. Впрочем, вам эту даму знать лучше. Одно скажу, чтобы с такой точностью скопировать почерк, делая помарки в нужных местах, ошибки и разрывы в одних и нахлест в других, надо быть мной, уж извините. Или той, которая писала. Поэтому я и даю два процента на хорошего спеца, хотя мог бы и меньше, мало кто обратится с такой ерундой, скажем, ко мне, и выложит кучу денег.

– А вы…

– Ну что вы. Вам бы я сказал. Нет, не я. Ваша дама. Всего доброго и не забудьте зайти на следующей неделе и убедиться в этом лично. А заодно оплатить остаток.

Короткие гудки. Сердце упало. Сердце забилось вновь.

Григорий обернулся, Ира сидела на шкафчике, молча глядя на молодого человека, когда он поднял глаза, покачала головой.

– Ты меня проверял.

– Нет, что ты. Пумку… Надю, понимаешь, я… это она. Она написала, – зачем-то уточнил. Ира медленно поднялась. Стянула с вешалки куртку, стала одеваться. Григорий не смел двинуться с места.

– Я как назло зонтик не взяла, – он молчал. – Не обижайся на меня.

– Это ты на меня должна обижаться, – бездумно произнес в ответ.