Григорий замолчал, потом стал рассказывать про записку, поднял конверт, осмотрел еще раз, пристально, будто впервые. Нет, ее почерк, чем-то похожий на клинопись, угловатый, резкий, как сама Пумка, он ни с каким другим не спутает. Ее ни с кем спутать невозможно. Она такая, семь стихий в одной – и не постичь разумом, какой ждать сейчас, а какой через минуту. Непросто с ней, ох, как непросто. Понимал рассудком, что туго придется и дальше, но не мог оторваться от этого гейзера. Не раз ловил себя на мысли, что проклинает день, когда встретился с ней. Мог бы прекрасно обойтись, больше даже, мог уже тогда выйти за Иру, она надежный, верный, стойкий человек, вместе горы свернули. А он и сейчас о ней думать не может. Потому и остаться не в силах, потому и…

– Но если не ты, кто ж тогда?

– У тебя кроме брата, врагов совсем нет, – зло бросил Егор. Григорий так и сел, с уныло пищавшей трубкой, снова захваченный воспоминаниями. Ппришел в себя, стараниями изголодавшегося желудка. Проковылял в кухню.

Егор прав, почему сразу надо все вешать на брата. Да у них никогда отношения не складывались, как и с матерью, может она? – нет, тоже вряд ли. Соседка дяди Матвея, терпеть Григория не могущая? Или кто-то с работы, о ком забыл, но с кем говорил о Наде. А с кем, – на работе со всеми у него шапочные отношения. Ну, не Ира же. Может, кто из Москвы? А зачем? Вообще, это послание… от кого оно и зачем. Вытащил несколько записок, тщательно хранимых, вот ведь, вместе с зубной щеткой и бельем, прихватил ее напоминания, пожелания и поздравления, после отъезда перечитывал, пока хватало сил.

Дрожащими руками схватил, стал сравнивать, с одной записью, с другой, третьей. В глаза ударила кровь, запульсировала, он едва мог моргнуть. Закрыл и долго стоял у стола, дыша, точно после долгого бега.

Ночью ворочался, успокоился лишь мыслью, что назавтра влезет в интернет и еще раз проверит списки. Убедится хоть в этом. Ловчикова Надежда Юрьевна семьдесят второго года рождения, прописанная по адресу Каширское шоссе, дом шесть, корпус три, квартира двадцать девять. Восьмиэтажный кирпичный дом сталинской постройки, в стороне от шумной трассы, вокруг зелень, много деревьев…

Забылся непамятным сном. Утром, едва разлепил глаза, казалось, все случившееся не более чем дрянная шутка подсознания. Годовщина. Все, кроме письма. На работе попросился ненадолго занять телефон, поискал в сети список погибших. Длинное полотно, долго грузилось. Сто двадцать четыре фамилии. Вот и ее, в середине. К каждому имени прибавлена фотография, потому еще так неохотно открывалась страница. Ниже ссылки на план дома, историю теракта, предполагаемых виновников, новости расследования, словом, все то, что удалось собрать за год энтузиастами и родными погибших. Некоторое время он так и сидел, глядя на монитор, потом кликнул на фамилии Ловчикова. Модем опять по каплям выдавал информацию – план квартиры, немного биографии.

Окна выходили на дворик, когда он приходил раньше, или ей случалась работа вечером, Григорий видел ее возвращающейся. Пумка собиралась покупать машину, больно много мужей ее клиенток разбогатели на кризисе, в салоне прихорашиваться уже моветон, всё на дом подавай, на метро не наездишься. Надя уже присмотрела себе «Фиат», хотела покупать сразу с правами, так дешевле, чего морочиться и давать взятки в разных местах. С знакомыми по подъезду договорилась, ей отдадут «пенал» за номером тридцать пять, сейчас в нем склад запчастей, но владелец вывезет все, как купите себе красавицу. Будете выглядеть солидно перед клиентками.

Конечно, она старалась. Пумка работала визажистом в салоне на Серпуховке, даже после кризиса, не растерявшим своих клиентов. Перед такими и надо быть во всей красе, недаром столько времени и денег уходило на собственный внешний вид. Пумка тратила много, батареями флаконов и туб заставлена вся ванная комната, где она проводила едва не по часу перед каждым выездом на дом, и очень волновалась, когда не успевала привести себя должным образом. А как она сюсюкала с клиентками… конечно, они и из-за этого ссорились тоже. Последний раз…

– Гриш, закругляйся, надо на склад звонить.

Пумка выставила его. Вроде бы ничего особенного, ну наговорили лишнего, наругались всласть, бывало и хуже. Но только ее задело что-то из сказанного им в горячке, так задело, что попросила уйти, откуда пришел. Извиняться он не смог, вошел в раж, взял часть пожитков и вышел.

А через четыре дня здание превратилось в руины, подорванное грузовиком, доверху загруженным аммоналом. Массивный дом превратился в груду кирпича, связавшихся в узлы прутов и балок, чем-то неузнаваемым, непонятно как появившимся, тем, чего тут никак не могло, не должно быть.

Григорий узнал о теракте в автобусе, водитель включил радио. Слушали молча, вздрагивая, проклиная, съеживаясь, боясь и жаждая мстить. Он выскочил на остановке и стал ловить попутку. Едва приехал, позабыв обо всем, бросился к дому, к толпе, к каретам скорой и пожарным машинам, к мигавшим огоньками патрульным и лабораториям. Оцепление выставили надежное, толпа истово хотела пробиться к руинам, ее старательно оттесняли. Его не смогли.

Бросился к осколкам, забрался почти на самый верх, Пумка высоко жила, надо только понять, где ее кирпичи, ее перекрытия, она еще может находиться живой. Непременно живой. Лил дождь, он не замечал, разбрасывал камни, отбрасывал людей, пытавшихся оттащить. Сколько времени прошло, прежде, чем опомнился, понял, что дальше тоже один кирпич, перемешанный с бетоном, и ничего, ничего. Его вывели, какое-то время Григорий стоял, во враз замолчавшей толпе, к нему подошел врач, куда-то повел. Что-то говорил, попутно дезинфицируя раны на ладонях, накрыл плащом. Еще его спрашивали. А что отвечать, он, как услышал время взрыва, пять утра, замолчал окончательно. Все дома, все спят. По телевизору, у водителя, сказали, что пока еще не находили даже раненых, да и вряд ли найдут, дом кирпичный, такой при взрыве рассыпается на мелкие осколки и не дает возможность образованию пустот и лакун, где могут спастись люди.

Сколько ждал? Неделю, больше? Пока не разобрали до конца, ежедневно приходил смотреть на спасательные работы. Извлекали только тела, фрагменты. Потом нашли девичью кисть, подле которой находились именные часы, позвали его на опознание. Вернее, пришел сам, так познакомившись с родственниками Пумки, прибывшими в столицу. Сразу узнал свой подарок на день рождения. Эксперты извинялись, остальные фрагменты перемешались, трудно разделить, денег на клеточную экспертизу не выделили, но кисть с часами…

Как вообще можно это слушать?

– Гриш, сходи на склад, чего-то они не то отгружают.

На улице тоже дождь, не такой сильный, как тогда. За зонтиком возвращаться не стал. Родственники, получив деньги, отбыли сразу, после похорон, растворились в России. Да и о чем с ними говорить? Надя никогда не поминала своих родных, ни добрым словом, ни дурным, будто и нет никого, – а может так оно и было. Ведь, у него тоже и есть семья, и как нет. Сам хорош, сколько ни прожил здесь, а так и не вспомнил о дяде Матвее, покуда письмо не пришло. Что же так?

После препирательств на складе, поехал обратно, уже лило вовсю и плащ не спасал. Начальник, поморщившись, отпустил на час раньше, только всеобщих соплей не хватает, не дал обсохнуть немного.

Новый конверт он нашел у себя в комнате, прямо на письменном столе.

Страх полз над городом, сырой, холодный, пробирающий до мозга костей. Он переехал на старую квартиру, счастье, хозяин никому не сдал ее, коротал дни в тревожном ожидании звонка. Не замечал ничего вокруг. О первом взрыве, в Буйнакске, он узнал краем сознания, тогда еще неразлучно существовал с Пумкой. Прослушал, как наверное, большинство, ведь, далеко на юге ухнуло, да еще, в военном городке. Второй взрыв случился на следующий день после ссоры, уже здесь, на улице Гурьянова. Он начал вызванивать Пумку, вот только та не желала по-прежнему поднимать трубку. У телефона Нади имелся определитель номера, потому знала, кто и откуда, не подходила. Оставалось ждать. Пумка