Шрифт:
Закладка:
Странно, что он с такой охотой говорил обо всем; ведь прежде, встречался с жильцом только по делу, – всегда спешил, постоянно занят. Пейджер на поясе еще пиликал, поминутно напоминая о себе, сейчас, его нет.
Через час, может больше, хозяин стал прощаться. Неожиданно заговорил о превратностях жизни, вот, и вы и я одновременно в финансовом тупике, надо ж так. И как-то вдруг подхватился, будто сказал лишнее, заспешил по делам. Какое-то время Григорий стоял подле двери, вслушивался в шум лифта. Потом спохватился. Долго не решался, но потом начал писать ответ. В голове шумело, точно выпил. Слова никак не хотели подбираться, два листа извел прежде, чем выписал первое предложение – все ловил себя на желании задать побольше вопросов, узнать поточнее, проверить, вот главное, проверить.
«Солнце мое, я так рад, что ты вернулась. Где ты, что ты, рассказывай…». В голову упорно лез Егор с утренним звонком. Бред какой-то, зачем брату лезть в его дела, предлагать криминалиста. На чем он может нажиться? Пробовал же, не получилось.
«И что мне надо сделать для тебя. Все, что попросишь, только скажи. И как ты… хоть увидеть тебя, родная».
Хотел, чтоб Григорий торговал какими-то акциями на бирже, хорошо, Пумка воспротивилась, Егор уговорит кого хочет, – кроме нее, конечно. И так уже погорел, еще до кризиса…
«Скажи, мне можно тебя увидеть?». Лист положил на кухню, поближе к окну, сам не понимая, зачем это делает. Впрочем, Пумка приходит днем. Он не спросил, надо дописать, отчего так. Отчего все вообще так.
Ответ пришел вечером – самое длинное из писем.
«Гришик мой родненький, я сама не знаю, что это со мной и почему. Может, у всех так, может, у меня одной. Когда после взрыва очнулась, вокруг тьма, и только время тянется, я чувствую его, оно проходит насквозь, и делает больно. Только сейчас появились силы что-то сделать. Мне трудно объяснять, тяжело писать длинно, но я стараюсь. Это место, где я нахожусь, – оно как мыльный пузырь. Я плаваю в нем, и только днем он опускается ближе к земле. Я будто застряла тут. Хорошо, ты живешь высоко. Спасибо, что поверил мне, спасибо, что не боишься. Но если это второй шанс, мне хочется воспользоваться им, будь что будет. Завтра суббота, я постараюсь появиться. Кажется, у меня получится».
В этом вся Пумка. Не «надеюсь», а именно «кажется», если б не казалось, не написала. Сердце застучало, Григорий прошелся по комнате, вышел в коридор, к лифту. Между небом и землей, будто насмешка. Если б только увидеть, он зажмурился, вспоминая ее смоляные кудри, бездонно черные глаза, тонкие пальцы, тепло тела. Будто вчера расстались. Но совсем не так, как год назад, иначе. Она ушла, но постарается вернуться, хорошо бы завтра. Все равно какой, он будет ждать. Теперь это так просто.
Не заметил как ушел в сны, думал, увидит ее, нет, снилось что-то непамятное. Несколько раз вздрагивал, будто чувствовал прикосновение – или так оно и было? Нет, Пумка спускается днем, и только днем, значит… может быть… сердце стучало.
Он проснулся, выплыл из грезы. За окнами чуть потеплело, вчерашний дождь прекратился, небо развиднелось, сквозь дымку и редкие облачка проглядывало прохладное осеннее солнце. Сегодня. От этой мысли он разом проснулся, встряхнулся весь, вскочил на ноги.
На письменном столе лежал пустой лист бумаги. Значит, она смогла придти? Значит, он не зря ощущал ее присутствие? И ничего не написала, неужто не смогла? Она просила помощи, может, сегодняшней ночью Пумка нуждалась в ней особенно? Григорий подошел к окну, разглядывая, пытаясь найти хоть какой-то знак, хоть что-то. Развиднелось окончательно, солнечный луч упал на его лицо.
Телефон. Как всегда невовремя.
– Гринь, ты сегодня как, не слишком занят? – он молчал, не зная, что и как ответить. Ира истолковала как согласие. – Может, зайдешь, посидим, почаевничаем. Я пирог сделаю.
Как-то все просто, по-домашнему. С Пумкой совсем не так, дома если и ели, то что-то заказанное в ближайшей пиццерии, японском, китайском, еще невесть каком, ресторане. Недалеко от дома множество таких заведений, жарким летом ходили туда, сидели до закрытия. Молчали, поглядывая друг на друга, улыбались, неожиданно начинали смеяться. Как дети. На них оглядывались посетители. Некоторые спешили удалиться, клиентуру распугиваем, шутила Надя, доставая карточку – только тут и могла расплатиться по ней, ну, еще в своем магазине косметики. Зато «Виза» в ее руках выглядела очень эффектно.
С Ирой совсем иначе. Они и жили инаково, вместе, и как-то порознь, вроде, семья, но так давно создавшаяся, что супруги уже успели охладеть друг к другу. А всего четыре года. Ира отпустила в столицу, даже не спросив, где он там будет жить. И расстались дома у нее, он поехал один на вокзал, да сказал, чтоб не провожала, но хотел, чтоб не согласилась, чтоб пошла. А она… и так во всем.
– Я сейчас немножко занят, прости, – и тут же: – Если только вечером.
А он ведь ей почти не звонил. Очень редко, все больше она. Когда вышибли с работы, понятно, но до того…. И Пумку она простила и не вспоминала о ней ни полсловом. Будто ничего не случилось.
– Тогда я пирог испеку. Приходи.
Вернулся. Поднял лист, вздрогнул всем телом. Неведомо откуда на нем появились бледные, серые строки. Неровный нервный почерк, будто торопилась, словно дышали в спину.
«Милый Гришик!», – когда так говорит или пишет, значит, дело нешуточное. Пумку можно довести до края, можно прижать к стене, она крепкая, но у любого человека, рано или поздно, окажется бетон за спиной. И тогда два пути: либо защищаться до последнего, либо склонять выю. Этого второго Надя делать не умела. Сражалась за него, с ним, но всегда выходила победительницей. Старалась выйти. Он боялся этой ее решимости, но потом так привык, что не мог представить иного. Наверное, потому стал чураться Иру. Или потому, что не мог изгнать память о другой.
«Не хотела тревожить страхами прежде. Ты должен привыкнуть к тому, что я здесь, с тобой. Прости, не смогу сегодня придти. Поэтому пишу на рассвете, не знаю, получится ли. Должно, – „должно“, кивнул Григорий про себя, сердце сжалось. – Мне не всегда свободно здесь. Иногда за мной приходит черный человек, не знаю, как описать его или ее. Тень бессловесная, беззвучная. Входит в мое пространство и мучает меня, терзает, душит. Прикосновения как ожоги, я пытаюсь, но не могу сопротивляться ей, только дневной свет лечит их, а последние дни его так мало. Человек снова пришел за мной, стоило только спуститься, я пишу, пока есть время. Мне нужна твоя помощь»…
Письмо обрывалось на этих словах, что именно, какой помощи ждала Пумка, пока оставалось гадать. В поисках ответа, Григорий обошел махонькое пространство квартиры, выискивая приметы ее пребывания, в коридоре, своей комнате, туалете, кухне. Подергал дверь вечно запертой второй комнаты – только пыль. Хорошо соседа нет, подумалось, может, потому Пумка и приходит к нему, что никого. Хочется еще побыть наедине. И с ней. Может, все-таки придет, подаст весточку? Дверь неожиданно подалась, Григорий буквально вломился в чужую комнату. Чужую? Чистая, вычищенная, неведомой уборщицей; минимум мебели, пустота в ящиках, шкафах, тумбах. Засохшая герань на подоконнике и забытая бутыль минералки рядом, полупустая. Девственная никчемная пустота. Ему стало не по себе, какие-то черви закопошились внутри, заползая в мозг, холодом обдавая разум. Поспешил выскочить в коридор, прикрыл дверь, замок щелкнул, стало немного легче.
К Ире так и не пошел, кусал
