После бессонной ночи, в дом пришла пустота. Залила, заполнила всего до краев, казалось, ничего не будет, нет, ошибся. Пустота не помешала страху, пролезшему в сознание, раствориться в ней, начать расти.

Город затаился, замер. Через три дня ждали третьего взрыва, неминуемого, здесь, там, где угодно, везде. Маясь до полуночи, времени первого теракта, и забываясь тревожным сном до пяти, времени теракта второго. И власти, и правоохранители, не надеясь на себя, призывали население к бдительности, проверке подвалов, складов, бойлерных, магазинов и ларьков в округе, ведь после первого же взрыва обозначился чеченский след, полевые командиры Ичкерии наперебой заявляли: будут мстить, затопят Россию кровью. Им верили, ведь они доставили тонны взрывчатки за тысячи километров, прятали и хранили в подвалах, развозили по местам на грузовиках. Никто не препятствовал. Только сами жильцы выявляли, звонили, предупреждали, искали и находили. И с каждой новой находкой ужасались еще больше. Ходили в ночное вокруг домов, проверяли пломбы и печати на дверях, перепроверяли самих себя. Он сам заразился, выходя с половиной дома на дежурство, дергая замки и выискивая следы взлома и мешки с взрывчаткой в подвалах и на чердаках.

Третий теракт, снова точно через трое суток ухнул, но уже в далеком Волгодонске. Немного отлегло. Но все равно: искали, проверяли, находили. Теперь по всей России. Через еще три дня – странное происшествие в Рязани, жилец дома заметил людей, заносивших в подвал мешки с сахаром. Милиционеры вытащили их из подвала – те самые, в которых по городам России развозился кухонный аммонал: экспресс-анализ подтвердил догадку. Однако в лаборатории ФСБ мешки назвали заполненными сахаром, а саму проверку, – учениями. Директор службы безопасности, выступая по телевизору, отчитывал подчиненных и радовался бдительности жильцов.

В начале октября очередной премьер, совсем недавно назначенный, начал мстить за свой и чужой страх, объявив войну Чечне. Григорий уехал из Москвы, не мог больше сидеть и ждать, проверять и перепроверять, страх сжирал его, страх и отчаяние, взболтанные но не смешавшиеся, того и другого поровну. Поначалу еще верилось, теплилась надежда на спасение Пумки, нет, не теплилась, даже надежда казалась холодной. Он замерз, ожидая. И только после того, как увидел руку, в нем что-то перевернулось. Придя домой, кричал в отчаянии, изорвал рубашку, потом затих, надолго. Больше двух недель выдержать не мог, отправился домой. Там можно забыться, хотя бы недолго не думать об ушедшей. Перебороть страх мегаполиса, влезший в подкорку.

Ира за неделю устроила его на работу в соседний офис, торговавший канцелярией. Там у нее связи лучше, потому и не к себе. Или не хотела давить сразу, давала время придти в себя, вернуться окончательно. Он вроде и возвращался и никак не мог, Пумка, явленная ночными бдениями, не хотела расставаться. А он не слишком торопился порвать с ней и придти к той, что ждала его четыре года, уже четыре. Конечно, она знала о Наде, немного, но достаточно для того, чтоб дать ему роздых и чтоб верить, что все былое там и останется. Что невозможно жить с умершей. Что наконец-то добьется своего, медленно, трудно, но возьмет Григория. Быть может, будь она понастойчивей, заполучила его сразу по приезду, когда Григорий пришел к ней и просил о помощи, любой, говорил о Пумке, мешая слова, она бледнела, кусая губы, обнимала и целовала его, – что тогда помешало? Или он, пропитанный страхом и отчаянием, казался ей настолько чужим, настолько Надиным, что невозможно именно сейчас его принять – только оставить на время, пока не придет в себя?

А теперь Пумка сама разыскала его и вернувшись, снова пишет знакомым до боли почерком знакомые слова.

«Милый мой Гришик, прости за прежнее письмо. Мне не хватает сил писать долго, это очень тяжко. Мне не хватает тебя, прости, что наговорила всего тогда, прости, что выгнала, за все прости. Ты очень нужен. Я буду ждать, напиши, согласен, неважно где и как, я пойму. Твоя Пумка».

Снова к старым запискам, снова истошная пульсация мозга и резь в глазах. У Иры не было ключей от его квартиры. Не имелось и у Егора. У матери. Вообще ни у кого, кроме самого хозяина. Письмо лежало на столе, а он прекрасно помнил, как запер и отпер дверь квартиры, как вошел в коридор, снимая насквозь промокший плащ, поставил ботинки сушиться у батареи в кухне, скинул пиджак и брюки, повесив их в ванную на змеевик, и только потом вошел в комнату. Все действия почему-то впечатались в мозг, будто сознательно запоминал каждое, прежде, чем найти письмо.

А вот что было потом – выпало. Когда пришел в себя, сумерки наползли на город. Ранние сумерки, или это снова припустил ливень? Он спрятал письмо в ящик стола и пошел на кухню, механически принялся готовить ужин. Вечером сидел на кухне, долго, наконец, вошел в комнату, написал «да» крупными буквами на чистой половине листа письма Пумки и снова вышел.

Потом забылся неверным сном. Что-то шебуршилось в голове, вроде и спал, и вроде видел стол, стул, календарь над ним.

Утром ответа не было, собираясь, вспомнил: Пумка отвечала всегда днем, странно, ведь, обычно…

Зазвонил телефон, вот сейчас меньше всего он ждал этого. Может…

– Не ушел еще? – нет, Егор. – Я чего вдруг. Есть у меня знакомый графолог, который выведет твою ненаглядную на чистую воду. Если мне не доверяешь, можешь проверить сам. Человек надежный, двадцать лет в органах, на таких делах собаку съел. Текста много? Или как ты говорил, всего пара фраз.

– Она сегодня прислала письмо, понимаешь, положила на стол, я думаю…, – сам не понял, зачем начал объяснять то, что у самого в голове не ложилось. Егор молчал, потом неожиданно брякнул.

– Дурак ты. Сперва оглядись вокруг, а потом говори. К психологу сходи, мне ты и раньше не нравился, еще когда с ней встречался. А сейчас и подавно. Короче, вот тебе телефон графолога, ты у нас бедный, он в кредит может. Только попробуй не отдай.

Номер записал, подсунул под аппарат, поспешил на работу. Снова за интернет, всего на чуть-чуть, проверить, что это за гражданин. Семенов Игорь Павлович, помощь в юридических и семейных делах, работа в криминалистической лаборатории УВД с семьдесят седьмого по… нет, Егор не врет.

С работы ушел пораньше, спешил, кусая губы, вспоминал телефон, пробовал беседу заранее. Немного распогодилось, даже солнце проглядывало в мутные полосы заспешивших туч. Не заметил как добрался до дома, вроде и ехать всего ничего, а тут показалось, мгновение.

Новое письмо ждало его. Разве можно это подделать, да и как, кому. Кому он вообще нужен, без денег, в долгах, ищущий и никак не находящий прока в жизни. Тридцатник скоро, а все одно…

«Гришик, спасибо, родной. Ты мне сейчас нужен, как никогда. Еще раз прости. Я такая дура, что потеряла тебя». Строчки плыли перед глазами, слеза капнула на бумагу. Егор непроходимый тупица. Разве можно усомниться в ней?

Вечером позвонили. Григорий встрепенулся, бросился открывать – нет, пришел хозяин. Прошел в кухню, оглядевшись, начал с самого важного. Входит в тяжелое материальное положение, согласен уменьшить на треть ежемесячный платеж. Оба выдохнули, пожали друг другу руки, но расходиться не стали. Вдруг прорезалось. Хозяин, усевшись возле окна, начал рассказывать о последней поездке в столицу. Григорий, вдруг полной грудью вздохнул. Втянувшись в беседу, начал поддакивать, потом сам говорил. Обсудили пожар на телебашне, ну да хоть по телевизору и так смотреть нечего, кроме как, Олимпиаду, но ведь, полмесяца как сгорела, а все не восстановят… как нарочно. Не представляете, какие там цены на видеоплееры, а пункты проката вовсе опустели. Все на ящик подсели, не то, что мы, дикари, он улыбнулся неожиданно. И начал показывать фотографии, сделанные грошовой «мыльницей» – то в районе Останкина, то в других местах, знакомых и нет. Говорил про машины, ужас сколько их стало, знакомый, что