Дождь начал стихать. Григорий пошел проводить ее до остановки. Холодно, ветра нет, но дождик превратившись в морось, лип к одежде, витая в воздухе, осыпался на лицо. Подошел автобус, Ира поцеловала его в щеку и поспешила к распахнувшимся дверям. Помахал ей рукой, постоял какое-то время на остановке, затем двинулся домой. Быстро темнело, как будто не половина седьмого, а уже девять.

Дождь закапал сильнее, Григорий прибавил шагу. Остановка расположена неудобно, щербатые асфальтовые дорожки не хотели идти по прямой к дому, извивались к другим строениям и только миновав их, устремлялись к старой восьмиэтажке.

Впереди промелькнула серая тень, одетая в спортивный костюм, мокрый от непогоды. Трусцой проскользнула вдоль соседнего строения и поспешила в сторону бойлерной. Знакомая, невозможно знакомая фигура.

– Пумка? – он выкрикнул прежде, чем сообразил, что делает. Тень вздрогнула, оглянулась, он ожидал увидеть лицо, но под капюшоном, скрывавшим от дождя, только темень, глухая полночь. Григорий вздрогнул, остановился. – Надя? – еле слышно прибавил он.

Тень бросилась по траве, к детской площадке. Григорий рванул следом, стараясь не отставать. Встрепенувшийся ворох мыслей замер, сердце застучало молотом. Он мчался, не разбирая дороги, стараясь не упустить темную куртку, зеленые брюки в обтяжку, бело-синие кроссовки. Точь-в-точь как у нее. Кажется, начал приближаться. Фигура резко свернула в сторону, прибавила в скорости. Перепрыгнув хлипкое ограждение детской площадки, бросилась мимо качелей-каруселей в сторону парка. Забежала за последний дом на пути.

Сердце пращой ударило в горло. Стараясь не отстать, Григорий прибавил еще. Тень бежала на удивление легко, свободно, кажется следов не оставляла на набухшей почве. Пересекая узкий газон, он споткнулся и шлепнулся, тут же вскочил, забежал за дом. Растерянно заводил головой.

В глазах искры, вокруг потемнело еще сильнее, он задыхался.

– Пумка, – бессильно произнес Григорий, – Пумка, ты все же вернулась, моя…, моя Пумка…

Она любила бегать каждое воскресенье, единственный свой выходной. Поздно утром, когда из парка убирались собачники. Злые ротвейлеры без поводков, наводившие ужас на любого прохожего, кажется, не сильно ее пугали, впрочем, против собак у нее всегда с собой имелось два оружия – шокер и перцовый баллончик. В столице выходить на прогулку, а тем более, бегать в парке, без этих средств, значило рисковать здоровьем. Конечно, у них, в провинции, как небрежно именовала Надя всю остальную Россию, можно опасаться разве, собак диких, но они редко забредали в такие места, обычно, кормились вблизи ларьков или магазинов. Здесь ей нечего опасаться, Григорий, вспоминая свой городок, не раз говорил об этом. Наверное, Пумка вспомнила его слова. Если только…

Если тень принадлежала Наде.

Кое-как отряхнувшись, он медленно обошел дом, добрался до парка, и повернул назад. Собаки его не любили, особо домашние, чуть что – рвались с поводка. Вот Пумку побаивались, это да. Здесь его ни разу не покусали, в Москве же дважды за два года. После последнего случая, они всегда ходили на прогулки вместе, перебороть страх.

Наверное, она сильно любила его. Посмеивалась, подтрунивала, укалывала при каждом удобном случае, – но чуть, что случалось, вставала горой. Ответного никогда не просила. Конечно, Григорий пытался изображать из себя героя, только характер не изменишь, он предпочитал уходить от обстоятельств, нежели противиться им, тем более, как это делала Пумка, упершись спиной в стену. Он уехал из своего города, когда стало невмоготу, вернулся, когда не смог выжить в столице. Счастье, Пумка смогла разыскать его, простить, понять, нет, она все и так понимала, главное, нашла.

Вернувшись домой, обошел комнаты в поисках знака, – ничего. Долго сидел в кухне, поджидая, пошел разбирать кровать только в одиннадцать. И снова не нашел перемен. А ведь должны быть, Пумку он узнает из миллиона, не мог не узнать, пусть со спины, пускай издали, еще и запрятанной в кокон спортивного костюма, нет, ошибиться не мог, это она.

Или тень. Надо спросить, какая она, эта тень. Написав на листке вопрос, заснул, утром первым делом сорвался к рабочему столу – увы, ничего. После вчерашней пробежки горло першило, нос хлюпал. Одевшись потеплее, поплелся на работу, весь день пребывая мыслями в других местах. К полудню развиднелось, дождь перестал, в небе проглядывало солнце, вселяя надежду на скорое Надино возвращение. Он и торопился домой, как мог, уйдя на час пораньше, отпросившись поболеть дома.

Ни листа, ни записки. Ни намека. Вроде бы передвинут коврик у входа, но может он сам, когда уходил, в спешке, его задел.

Бессильно провалялся вечер на диване перед телевизором, показывавшим теперь уже три канала. Ждал, шмурыгая носом, забылся сном, – что-то вроде привиделось, что-то теплое, родное, он подхватился, нет, ничего. Отправился спать, звонок. Ира.

– Прости, начисто забыла про зонтик. Завтра семнадцать обещают, слышал? Наконец-то. А то весь сентябрь насмарку, может, под конец потеплеет. В этом году лето вообще никакое, немного тепла не повредит. Не против, я завтра занесу? – односложно ответил, коротко попрощался, повесил трубку и долго стоял перед аппаратом. Сможет ли Пумка позвонить? Услышит ли он ее? Почему же она бежала вчера… неужели?

Обычно она не обижалась надолго, Надя такая, наговорит чего, а потом сама же первая извиняется, не со зла, вырвалось. Язык у нее острый. Да и сама, как бритва. Если не права, подойдет, обнимет, потрется носом о шею, если не прав, все равно подойдет. Первое время он не мог ее понять, когда шутит, когда всерьез, не понимал, на что именно обижается, почему. Пумка смущалась, рассказывала, но мало, по чуть-чуть, каплями. Не то, чтоб не доверяла, скорее, сама еще не пережила всего, с ней случившегося, из-за чего так и ершилась, вспыхивая, на казалось, безобидную шутку.

К августу он все же раскрепостился в общении с ней, они строили планы на сентябрь-октябрь, должны были поехать к морю, Пумка там столько времени не отдыхала, два года, соскучилась. Любила солнце, море, тепло. Хотела и вовсе переехать из столицы на юга, в Сочи. Ее профессии применение найдется, надо только подготовится: наладить связи, договориться, сойтись с нужными людьми… как ему неприятно становилось, когда Пумка представала такой – льстящей, подмазывающейся, лебезящей. Признавалась, что и сама с охотой скинула к чертям эту маску, но ведь хорошо кормит, а потому не получается избавиться. И лучше послушай, что сегодня учудила одна клиентка…

Он ей и был нужен ради этого – выговориться. Выплеснуть из себя, отвлечься, перевести дух. Он хорошо слушал, задавал правильные вопросы, когда необходимо, молчал, обнимая. Пумка успокаивалась. Говорила, что увидела в нем именно это, желание помочь, а это в наше время, когда каждый сам за себя, важнее любого чувства. Может, даже любви. Пумка в нее не особо верила. Хотя не раз говорила, что испытывает к Григорию. В ее устах это звучало: «не могу без тебя».

Она и сейчас написала тоже. «Не могу» и попросила помощи. Значит, действительно простила и вернулась.

Утром снова теребил Егор, спрашивал о своем графологе. Непонятно, чего ему вдруг взбрендило помогать, никогда прежде на внимание со стороны брата не жаловался.

– Тебе с чего? У меня все нормально, получил подтверждение, так что нечего лезть.

– Еще получил, двух мало, значит? Гриха, не дури, сходи к человеку, он тебе на пальцах все разъяснит. Может это твоя нынешняя краля предменструальным синдромом мается.

– Я сказал, у графолога был, он подтвердил, что эти все записки писала Надя и никто больше. Или ты нанял специалиста, чтоб морочить мне голову?

– Оно мне надо?

– Видимо, раз все время лезешь. Квартира моя, что ли, понадобилась.

Брат не выдержал, бросил трубку. Первый раз такое, обычно Егор его успешно доводит и успокаивается. Хотя не всегда, порой помощь оказывает. Как сам это понимает. Денег дает или работу какую, на которой он, вот как в прошлый раз, погорел на полтора миллиона старыми. Сейчас