– Вы меня снимали, смею напомнить, а не наоборот. Хотя может найдется парочка с вами, посмотрю. Не пойму, зачем тебе это надо. Ты сейчас ведь у Иры, она мне сказала.

– Я сейчас у нотариуса был, – черт, зачем она звонила, неужели хвастаться? – Да, я прихворнул в последние дни..

– Так ты с ней думаешь остаться? – в голове мысли закружились. – Одобряю, даю даже благословение.

– Кончай, Егор. Я не думаю, что после Нади… – на том конце установилось ледяное молчание.

– Не уймешься. По мне, она куда хуже своей сестры, вся из себя…

– Не понял, ты о чем сейчас? – Егор долго не отвечал, поняв, что ляпнул явно лишнее.

– Неважно. Ни о чем. Посмотрю фото, раз так.

Трубка заполнилась гудками. Григорий вышел из старого таксофона со скрипящей металлической дверью. Вот странно, вроде собрался на остановку, но ноги сами понесли к дяде Матвею. Наверное, так и правильно. Немного передохнуть, придти в себя, сообразить, что случилось. Что он увидел сегодня утром. Или уже днем?

Не верилось. Отпер дверь, вошел, разделся. Никак не верилось. Вошел в комнату, стал искать пластинки. Что-то не то. Не могло же так. Сообразил, что не в этом комоде лежат, в другом. И в нижних ящиках, втором или даже первом. Вот ведь, никак не вспомнит.

Ящик завяз, он дернул сильнее, но вместо пластинок достал только столовое серебро глухо звякнувшее в коробе и несколько деревянных стаканчиков. Еще одна шкатулка, письменный набор, а за ним какая-то карточка, провалившаяся с верхнего ящика. Не одна, он вытащил, приблизил к глазам, и только затем перевернул.

Даже не вздрогнул, будто так и должно быть. Пумка, молодая совсем, на вид, не старше семнадцати, студентка, наверное. Она ведь поступать в институт прибыла в Москву. На фото в купальнике позировала на фоне Коломенской церкви, на другой, где-то здесь, в парке, тоже в купальнике, на сей раз, открытом. С короткой стрижкой и высветленными прядями, кажется, это называется перышки. Он выдернул верхний ящик, еще две фотографии завалились за набор стопок и две коробки с открытками. Тот же возраст, или чуть моложе, Надя где-то в Москве, в легком светлом сарафанчике, в шортах и топе…

Григорий торопливо перерыл обе коробки, нет, там только поздравительные открытки, бланки, пустые, чеки и квитанции, несколько безделушек из разных гостиниц. Снимков больше нет.

Что это получается, Пумка его сводная сестра, как это, кузина? Он тряхнул плохо соображавшей головой. Потом поднялся. Его будто ожгло. Вздрогнул всем телом и торопливо начал запихивать все назад, ящики никак не становились на полозья, плюнул, бросил все, торопливо ринулся из квартиры. Как раз автобус, трясся всю дорогу. Содрогаясь при каждом звуке из-за спины, водитель бурчал что-то по внутреннему радио, кажется, о том, что едет только до почты.

Его тряхнули за плечо, не заметил, как отключился. Да что с ним такое, подобное происходило лишь, когда он дико уставал на разгрузке, еще до Пумки, еще до того, как…

Две остановки до дома проделал пешком. Голова горела, холодный пот лился ручьями. Едва узнал Иру, вышедшую вынести мусор. Ничего не сказал, содрогнувшись и ее прикосновений. Молча сидел на кухне, смотря как она раскладывает обед. Выпил две таблетки и снова забылся.

Ночью снилась Галька, однокашница, пыталась ему отдаться, как ни неприятны прикосновения толстых рук и жаркого тела, пытался взять по-собачьи, со спины. Этим и очнулся.

Первые мгновения просто смотрел на медленно ползущие кучевые облака, счастливый самим безмыслием. После припомнился сон, затем разом навалилось все остальное. Поднялся, тут же услышал скрип пружин в соседней комнате. В коридоре столкнулся и Ирой.

– Ты кажется, бредил ночью, – произнесла она негромко, прижимаясь и щупая ледяной лоб. – Что-то говорил, спорил. Я испугалась, хотела неотложку вызвать. Ты весь горел. Сейчас выглядишь хоть немного лучше.

Вчерашний день казался дурным сном.

– Прости меня, я… я дурак. Зачем-то ковырялся в твоих вещах, нашел фотографию Нади, – Ира напряглась разом, опустила глаза. – В черном пакете и всю истыканную…

– Ты меня прости, я дура, я сглазить хотела. Ходила к гадалке, она объяснила как. Что ты с ней сделал?

– Сжег и выбросил, – она выдохнула.

– Тогда все в порядке, все так и нужно. Не понимаю, почему я столько времени… Я ведь это почти два года назад делала, когда ты только с ней, я от Егора узнала, я…

Так и стояли, обнимаясь, держась друг за друга, – щепки в бушующем океане. Она поцеловала Григория в щеку, высвободилась, пошла в кухню готовить завтрак. Подошел, неловко обнял сзади – тут же вспомнил сон. Как ударило, захотелось взять ее, здесь, сейчас, невыносимо захотелось. И тотчас же вспомнилось сказанное, он сжег, значит, все в порядке, значит теперь Пумка в безопасности. Надо сходить и обрадовать, он нашел, он справился, но сперва…

Ира отстранилась. Обняла его и уперлась нерешительно в грудь.

– Давай не сегодня, у меня… не получится, – он обнимал, целовал, не слыша, не слушая. Отвернул к раковине и сделал в точности как велел сон, вдруг разом испытав странное, ни с чем не сравнимое облегчение.

Она вскрикнула от боли и часто задышала, освободившись из объятий.

– Прости меня, – едва слышно прошептал он. Ира покачала головой.

– Все нормально, Гринь, просто сегодня мне больно…

Его снова перетряхнуло. Кусал губы и целовал руки, сам не понимая, что делает. После завтрака отправился домой, забежал, остановился посреди комнаты, вдруг почувствовав легкий, едва различимый запах кокосового молока. Пумка частенько пользовалась им, значит…

Нет, письма не нашлось. Взял новый лист, поспешно нацарапал две строчки: «Милая, я нашел и уничтожил. Теперь тень не будет тебя мучить». И прибавил, кусая губы, страшась вспоминать утро. «Пожалуйста, приходи». И еще: «Я очень жду».

Какое-то время посидел возле написанного, затем быстро вышел, спустился. Иру встретил на дороге к ее дому, бледная, стояла, поджидая его.

– Я боялась, ты не вернешься, – он помотал головой. – Егор звонил, что-то нашел для тебя, просил.

Слюна застряла в горле. Он поперхнулся и закашлялся. Добрел до квартиры, набрал номер.

– Брат, только вспомнил, что отдал фотки матери, она просила. У меня мои и немного видов Замоскворечья, помнишь, мы ходили тогда. Тебе больше не писали? Ну и то хорошо. Знаешь, я…, – слова долетали с трудом, километры пути между домами преодолевая не в виде электрических сигналов, а как есть. Будто Егор разговаривал с ним пытаясь докричаться из своей квартиры. Едва слышные, непонимаемые слова.

– Матери, зачем?

– Просила. Да какая разница, если хочешь, заберешь у нее пленку, нашлепаешь сам. Увеличитель у Иры вроде был. Кстати, ты квартиру еще не выкупил? Нет, ну ладно. Но все равно, на будущее, есть дельце. Пустячок, а приятная добавка к зарплате. Смотри…

– Мне это, – он тоже говорил так, словно и его слова приходили с такого же расстояние, прежде, чем выйти из уст. Голова запульсировала нарастающей болью. – мне не надо.

– Пригодится. Я ж сказал, на будущее. У меня связи есть в одном СМУ, которое тут начало застраивать овраг за парком. Стройка должна была начаться еще когда, но кризис, только теперь счета разморозили. Подрядчик пригласил работяг из Средней Азии. А что ты хочешь, не Москва, это там турки с финнами строят, а у нас все проще и дешевле. Тем более, квартал для бедных. Я могу подсобить с деньгами.

– Не надо…

– Надо. Решай до зимы все свои вопросы. Сдавай в аренду квартиру для азиатов, неважно сколько, десять, двадцать, хоть всех. С каждого получишь по пятьсот рублей в месяц. Сколько ты сейчас загребаешь, тысяч семь? Даже восемь? Ну и вот тебе еще столько же. Половину я возьму.

– За что?

– А, сразу ожил. Хорошо, треть. За то, что уму-разуму научил. Помогу быстро распродать доли в квартире через своего нотариуса и на два-три года ты обеспечен. А может, и больше,