Занятый этими мыслями, я даже не сразу сообразил, что мы уже вышли из леса. А когда сообразил, то наигранно безмятежно проговорил, решив следовать только что придуманной стратегии:

— Мне опять надо обождать, сударыня?

— Да, сделай милость. Минуточек десять, — с бледной улыбкой пропищала Грета, помедлила и спросила: — А когда мы сможем ещё позаниматься?

— Пока не знаю, — пожал я плечами, покосившись на звёздное небо. — Впереди учёба. Много дел…

— Может, во вторник? — предложила девушка, склонила голову к плечу и впервые за вечер прямо посмотрела на меня прищуренными глазками.

— Посмотрим, — развёл я руками.

— Ладно, — холодно бросила дворянка, недовольно поджала губки и потопала по дорожке.

Я остался на опушке и со смешанными чувствами глядел на её удаляющийся в свете фонарей силуэт. Похоже, началась древнейшая в мире игра — кто кого прогнёт. Но у меня в этой игре был великолепный козырь — это я нужен Грете, а не она мне. Деньги или секс я могу получить и без её участия. Так что если я и дальше буду динамить её, то она сама предложит поговорить начистоту или начнёт что–нибудь мне предлагать.

Пока же я выждал положенное время и потопал в башню. А когда проник в неё, то заглянул в библиотеку. К сожалению, маркизы Меццо там не оказалось. Я досадливо пошипел и отправился в свою комнату. Там я завёл будильник и положил его под подушку, чтобы он не сильно верещал, когда очнётся.

Благо, будильник не подвёл меня. Он начал трезвонить после полуночи. Я разлепил глаза, поспешно сунул руку под подушку и выключил его. А затем прислушался. Из соседей вроде бы никто не проснулся. И лишь под кроватью беспокойно запищал Эдуард.

Отлично. Можно продолжать.

Я бодро встал с кровати, надел брюки, сюртук и присовокупил к ним плащ с капюшоном. Глянул в окно и увидел пелену тёмных облаков, наступающих со стороны океана. Похоже, скоро разразится дождь.

И логика меня не подвела. Когда я незаметно выбрался из башни и поставил на место оконную решётку, тучи разродились косым дождём. Упругие серые струи принялись хлестать остров, существенно ухудшая видимость.

В такую погоду местный дрянной сторож Грегори точно не покинет свою каморку. Ободрённый этой мыслью, я решительно поскакал по лужам в сторону деревни и попутно до рези в глазах смотрел по сторонам. Вдруг откуда–нибудь выскочит перевертыш Люпена? Мне явно не стоит забывать о его существовании.

Повезло, что ничего подобного не случилось. И единственной моей проблемой стали промокшие ноги. Уж больно сильный шёл дождь.

А что касается дома Семёна Фомича, то я довольно быстро нашёл его. Он, как и все хибары в деревне, был сложен из тёмных брёвен, местами покрытых клочками серого мха, островками лишайника и пятнами жёлтой древесной плесени.

Как и обещал старик, он оставил свет на кухне зажжённым. Поэтому я уверенно взошёл по ступеням крыльца под навес и постучал в дверь. И за ней практически тут же заскрипели половицы, а затем она распахнулась, явив мне хмурую физиономию Семёна Фомича.

Он торопливо прохрипел, призывно махнув мне рукой:

— Скорее подь в избу.

— Секундочку, — выдохнул я и в два движения очистил налипшую на подошвы ботинок грязь. Только после этого я шмыгнул в полутёмную прихожую, в которой пахло какими–то травами.

Дед поспешно закрыл дверь, включил свет и сказал, указав пальцем на вешалку:

— Сымай плащ и повесь его вот сюды. Да не топчи мне тут. Скидывай свои ботинки да тапочки одевай.

— Правильно говорить «надевай», — поправил я его и был вознаграждён острым, недовольным взглядом собеседника. — Впрочем, такому уважаемому человеку, как вы, дозволено говорить как угодно.

— Хм… — хмыкнул старик и сложил рука на груди, скрытой вылинявшей домашней рубашкой.

Я же дёрнул уголками губ, разулся и напялил тапочки с толстой резиновой подошвой. Следом снял плащ и повесил его туда, куда указывал Фомич.

Дед одобрительно кивнул и провёл меня в небольшую кухоньку. Она могла похвастаться электрической плиткой, шкафчиками, полками с посудой и висящей на стене рамочкой с выцветшей фотографией. На ней красовалась миловидная девушка в шляпке, кацавейке и старомодной широкой юбке–колоколе. Кринолин, по–моему, именно так назывались подобные юбки.

Меж тем Фомич неожиданно выключил свет. И кухня сразу же погрузилась во мрак, но не в абсолютный. Темноту остался разгонять голубоватый свет, который исходил от экрана пузатого чёрно–белого телевизора. Он стоял на холодильнике, грохочущем, точно грузовик. И, к сожалению, на экране телевизора ничего невозможно было разобрать. Изображение постоянно прыгало и рябило. А из динамиков вылетали лишь хрипы.

Фомич подошёл к телеку, выключил его и пожаловался:

— В непогоду всегда так. Не хотит принимать сигнал — и всё тут, хоть тресни.

— Каков подлец, — усмехнулся я и уселся за дубовый стол.

Старик поставил на него зажжённую свечу, плюхнулся напротив меня на табурет и покосился на плотные цветастые шторки. Они продолжали оставаться задёрнутыми, поэтому скрывали свет свечи. И любой безумец, решивший среди дождливой ночи пройтись мимо дома Фомича, посчитает, что старик и его домочадцы уже давно спят.

Вдруг дед нахмурил брови и проворчал, прервав затянувшуюся паузу:

— Нет, так не пойдёт. Так разговоры не ведутся. Неловко как–то.

— Подтверждаю, — поддакнул я.

Фомич кивнул и оторвал от табурета свою задницу. Покопошился в шкафу и водрузил на стол бутыль с чем–то мутным. Рядом он поставил две жестяные чарки и деревянный поднос с порезанным мясным пирогом.

Я посмотрел на всё это и сокрушённо прошептал под нос:

— Сопьюсь, ей–богу, сопьюсь.

— Чего ты там шепчешь? — подозрительно осведомился старик, наливая в чарки жидкость, остро пахнущую алкоголем.

— Да вот хочется осведомиться о здоровье вашего сына, Бориски. Как он? Всё ли у него хорошо?

— Хорошо. Сопит в две дырочки в соседней комнате, — проронил дед, уселся на табурет и неожиданно добавил: — Да и не сын он мне. Ты разве не видишь сколько мне годков, а скока ему? Это моей младшей сестры отпрыск. Вон её фотокарточка, на стене. Померла она от тифа пяток лет назад. Вот я и взял его к себе.

— Благородный поступок, — искренне сказал я и поднял чарку. — А что же его отец? Тоже помер?

— Лучше бы помер, — мрачно буркнул Фомич и с тихим звоном столкнул свою чарку с моей. Он в один глоток опорожнил её и, не закусывая, продолжил вещать: — А отец его — проходимец каких поискать. Он оказался из тех негодяев, которые думают, что раз не пойман — значится, не отец. Токмо он прознал о том, что Манька понесла, так сразу скрылся в неизвестном направлении. Говорят, в аэропорту его видали.

— Прискорбная история, — хмуро произнёс я и отправил в рот содержимое чарки.