– Толку с него! – слов у меня не было, только истерика.

– Ну дык там может это, слова хорошие…

– Например, про то, что самоубиваться ради меня пошел?! – вытирая слезы злые, спросила я.

– Не, про то не писал вроде, – сник домовой.

– Сволочь! – простонала в отчаянии. – Гад магический! Раб и не мой вовсе, а гордости своей поганой!

И на том с оскорблениями было покончено.

Поднялась решительно, слезы рукавом вытерла, в сторону реки посмотрела.

Что ж, не так я в Гиблый яр прийти хотела. Не так воевать с нежитью обезумевшей собиралась. Все не так. Да только… ведьма я, и в стороне не останусь.

– Кот Ученый, Лесную Силушку заморочь, чтобы не лезла до самых петухов, не мешалась. Чаща Заповедная, весь лес по периметру от вторжения защити-закрой, терновые кусты чтобы стеной встали. Ворон, поднимай воронов. Лешенька, ты – волков. Сильных, матерых, мудрых, опытных. На смертный бой иду, сама не справлюсь. И ни слова мне тут – отступать не стану!

Протянула руку – верная клюка тут же в ладони оказалась.

Один раз оземь ударила – открылась тропа заповедная, к самой избе открылась.

Последнее мне осталось:

– Спасибо вам за силы восстановленные да за приют спасительный, – поблагодарила сосны.

Те зашумели ветвями, обронили шишки – остановить пытались.

Поздно, меня не остановишь.

* * *

Когда во двор шагнула, увидела притихших русалок, те сегодня с подарками явились… да одоряемого не застали, а о том, что маг мост перешел, им, видать, было уже ведомо. Меня проводили взглядами настороженными, а я к бочке ушла. Собрала волосы, черные, словно вороново крыло, ковш взяла, к губам поднесла, да один глоток был для того чтобы напиться, остальное полилось на грудь, на сорочку, на исподнее.

Обливалась я решительно, хоть и продрогла – холодная вода была, ключевая же. Но мне сейчас все силы собрать было надобно, а супротив сонливости вода ледяная самое верное средство.

В мокрой одеже в избу взбежала, раздевалась там же. А опосля, в полотенце завернувшись, подошла к сундуку старому, крышку с трудом откинула, пальцы в деревянные доски впились, сжимаясь до побеления. Одно у меня от прошлой жизни осталось – платье свадебное, кипенно-белое. В этом платье к алтарю пойти должна была, в этом платье клятвы брачные готовилась произнести, это платье с меня Тиромир снимать должен был… От того и платье было непростое, ох и непростое! Сама шила, магию вливая в каждый стежок, в каждую петельку. Да и ткань вышла магическая – с виду шелк, а по правде – хлопок заговоренный, лично мной выращенный, лично мной спряденный, лично мной сотканный. Это ведь только между ведьмами нету споров и войн, ведьмы же друг за друга горой всегда.

Ведьмы… но не ученицы ведьм.

Нас, находящихся у Славастены на обучении, больше тридцати было, а остаться в итоге всего одной предстояло, и потому… простой наша жизнь не была. Хочешь выжить – умей сражаться. Я не умела. Сила вспыхнула во мне лишь однажды столь ярко, после был спад. Я прирожденная ведьма, слабая, остальные все были учеными, обучались с детства и умели многое. От того несладко мне было в ученичестве, ох и несладко… А когда Тиромир меня в невесты выбрал, вопреки воле материнской, вопреки правилам и традициям, всему свету вопреки – изжить меня со свету пыталась уже каждая ученица. Даже те, что жалели поначалу, о жалости забыли. И уж чего только не было: проклятия вслед, нож в спину, яд в еду, – всего хлебнуть изрядно пришлось. От того свадебное мое платье было покрепче иного доспеха. Свадебные туфельки – белые, из кожи змеиной, ни мечом проткнуть, ни топором разрубить. А вот плащ был черным. Белый, свадебный, мехом украшенный, остался в доме Славастены, бежать мне в черном пришлось, но и он простым не являлся. Повседневным он у меня в те времена был. А потому тоже и от ножа в спину, и от проклятия в лицо уберегал знатно и качественно. И поначалу страшен был, ведь из льна грубого пошила его, ученицы за вид такой звали меня деревенщиной. Ничего, со временем старый плащ вид иной приобрел – и стал по виду атласным, чистотой сияющим, и стихли насмешки… осталась ненависть.

Посередь избы высунулся из пола леший, посмотрел неодобрительно:

– Себя сгубишь, с лесом что станет?

Ничего не ответила. Тесемки плаща повязала, из сундука ларец достала, на стол поставила. Замок хитрый был, да мой – я и открыла. И остервенело принялась кольца на пальцы натягивать, на каждое по два, на некоторые по три. Все брала. Все, что имела. Все, что нашла да раздобыла за годы службою лесною хозяйкою. Мне теперь все понадобится. И амулет натягивала за амулетом, артефакты на шею вешала, зарядники в браслетах крепила.

Лишь с последним браслетом помедлила.

Обручальный, зачарованный, парный. Такой из любого места вытащит, к нареченному принесет. И будь он на мне в ту ночь, Тиромиру искать не пришлось бы… притянул бы к себе вмиг. Вот только и второй я захватила с собой, ведь жених мой его к тому времени сам снял…

Последнее доказательство его злого умысла…

Я ведь до того мгновения в рассказ Кевина не верила, не смогла поверить. И слова Ингеборга, сыну сказанные, слышала, и слова Славастены ядовитые, но Тиромир родителей слушал и молчал. А я надеялась. Я тогда стояла за дверью, всю беседу слышала, но на любимого надеялась…

Надежды погибли, едва раздался щелчок снятого обручального браслета – Тиромир промолчал, но решение принял, и не в мою пользу было то решение…

Больно. Столько лет уж прошло, а все равно больно. Я ведь любила. Всем сердцем любила, я ведь за него жизнь отдала бы без вопросов даже… Но Тиромир не спросил. Как и любой маг, он себя превыше всего ставил, а я так была просто дурочкой влюбленной в него до смерти, вот и не стал даже спрашивать… Маги они такие.

И тут я лист бумажный на столе своем увидела.

Он тут сразу был, как только вошла, да я избегала и смотреть на него, не хотела ни замечать, ни видеть, ни читать…

А все же подошла. Подняла рукой дрогнувшей да прочитала то, что было написано почерком твердым, красивым, уверенным.

«Я полюбил тебя…»

И на том лист я обронила.

Постояла, руками в стол упираясь, затем одним движением зажгла три свечи разом, ярко избу осветив, слезы стерла да вновь послание подняла, заставив себя прочитать все до конца самого.

«Я полюбил тебя…

За сердце твое доброе, за глаза ясные, за улыбку светлую… за то, что ты есть такая – удивительная, невероятная, нереальная, волшебная, нежная. Я в твоей избушке в беспамятство провалился рабом заклейменным, без надежды и будущего, а проснулся – тебя крепко спящую обнимая и заснуть уже не смог. Каждую веснушку на лице твоем, каждую ресничку… я их все пересчитал, каждую в памяти сохранил. Но я плохой человек, Веся. Мне хочется надеяться, что ты никогда не узнаешь, насколько плохой. Не ходи за мной. Не пытайся меня спасти. Пойми, свет мой и радость моя, я лешего твоего убить голыми руками был готов, лишь за одно то, как ты к щеке его ладонью прикоснулась. Я водяному едва шею не свернул, увидев, как он тебя обнимает. И тебя в том полотенце коротком увидев, я не смущение испытал – другое чувство жгло голодом неутолимым. Я – зло, Веся. Я тот, кто со злом приходит. Я тот, кто зло приносит. Я тот, кто на стороне зла завсегда находится. Я заслужил это проклятие, что едва не убило тебя прошлой ночью. Я заслужил это клеймо, что меня сжигает.

Не ходи за мной! Лучшее, что я для тебя сделать могу – это сгореть без остатка, уничтожив весь проклятый и насквозь скверной пораженный Гиблый яр. Тебе не спасти ни его, ни меня, пойми это, пожалуйста.

И береги себя, моя ведьмочка, ты лучшее, что было в моей жизни.

А именем своим не подпишусь, уж прости меня за эту слабость, но не хочу я, чтобы знала ты имя мое».

Вот и все письмо.

Я перечитала его дважды, а в третий