Шрифт:
Закладка:
* * *
За тот забор я попал в семнадцать лет. Точнее – меня допустили туда. Первый отдел мурыжил с оформлением едва не полгода. Что они там изучали – ума не приложу. Мои школьные дневники? Сочинения о светлом образе Татьяны в свете исторических решений очередного съезда?.. Или, щелкая костяшками домино, подсчитывали мои красные и белые кровяные тельца? Когда в очередной раз я наведался в отдел кадров и сурового вида мужик процедил из-за кованого окна: «Ждите! Документы в Москве», – я призадумался. А и впрямь. Враг хитёр и коварен. А вдруг он охмурил кого-то из моих родичей. Кто из моих родичей мог общаться с иностранцами? Бабушка! В её избе в пору интервенции стояли янки и англичане. Вот! Кто знает, что подсовывали те самые постояльцы вместе с бишками, то бишь галетами? А вдруг какое-нибудь охмуряющее зелье? И бабушка поддалась. И подписала секретное соглашение с той самой коварной Антантой. И все эти годы, будучи бригадиром колхозных полей, работала на иностранную разведку.
Не знаю, ходили ли сыщики вокруг моей бабушки – может, плохо маскировались, может, она хорошо законспирировалась, – но за забор я все-таки попал.
О, этот забор! Бетонная стена в два человеческих роста. По верху – колючая проволока с электроизоляторами. По периметру – вышки, через каждые сто метров – вохра с карабинами, овчарки. С налету такой бастион не одолеешь. В нем только одно игольное ушко – проходная. А через проходную – только по пропуску.
Я миновал эту проходную, попал в цех. Но это оказалось еще не все. Работать предстояло на заказах (каких? – естественно, секрет, ба-альшо-о-ой секрет). А чтобы попасть на заказ, пропуска было мало. К пропуску требовался допуск. А за допуском снова надо было шагать в первый отдел. Пройдешь проверку – поставят тебе в пропуске фиолетовый штампик, к примеру, велосипед. На этом «велике» ты можешь катить на тот самый заказ. Но только на этот. Потому что на другой требуется другой допуск. К примеру, елочка или будильник – это уж что приснится-пригрезится нашим доблестным советским секретчикам.
* * *
От кого они все это скрывали? От финнов? Или от китайцев? А может, от американцев?
Передо мной снимок, напечатанный в центральной отечественной газете. Взгляд из космоса. Вот берег очарованный, где находится «контора». Вот цеха, где клепают и ремонтируют субмарины, – так там и написано, поскольку фото американское. Вот дорога, отделяющая заводские корпуса от жилого массива. Вот моя улица. А вот край моего дома.
А что это за пятнышко светится там на крыше? Ау, мистер Глен? Не моя ли маковка то отсвечивает? Не та ли это бабочка, что витает над моим челом? А? А ведь не исключено. Если снимок сделан в середине шестидесятых – не исключено. Так ведь, мистер Армстронг?
Лето. Я лежу на крыше нашей «хрущобы». Совмещаю приятное с полезным. Готовлюсь к экзаменам и загораю. Хотя что тут приятное, а что полезное – сейчас в толк не возьму. Ну, положим, учебник – полезное. А приятное? Солнечная радиация?!
Кровля дома утыкана слуховыми окнами. С виду они похожи на собачьи конуры. На крышу одной из них я взгромоздил гнутые со спинкой санки. Этакое проволочное рококо. Это мой шезлонг и мое рабочее кресло.
Я лежу, прикрыв глаза учебником. Вытянутая рука немеет. Ещё больше томится низ живота. А солнце торкает и торкает, точно это виноградная лоза где-нибудь в Алазани. Окстись, светило! Не до того! Умерь свой пыл! Что ты так! Или ты тоже пашешь на американскую разведку? Хелло, мистер Карпентер! Это ваш резидент? Вам требуется подсветка? К тому же мистер Армстронг опять запорол пленку, и всё надо переснимать?! Бывает…
* * *
Ну не умора ли? Я в одних трусах лежу где-нибудь в картотеке НАСА или того круче – Пентагона. При полном, так сказать, при параде. И со встопорщенной фактурой. Надеюсь, они не идентифицировали содержимое трусов с зачехленной и, стало быть, утаенной от контроля боеголовкой.
Нет, что ни говори, янки – парни не промах! Всё вынюхали. А эти мудилы брали с меня подписку. Чтобы «тш-ш!». Чтобы «ни-ни!». А уж скататься за пределы отечества – и подавно! Сволочи. А сами…
Ну, эта-то вшивота, которая, выполняя приказ, штамповала «велосипеды», резвилась дома, в лучшем случае в рамках стран очень народной демократии. В будни ставили «велосипеды» на ляжках своих видавших виды секретулек. По праздникам заваливали куда-нибудь в свои потаённые погребки и саунки. А в отпусках размагничивались в цековских санаториях. Зато те, что над ними стояли, ставили себе «допуски» куда душа пожелает. И себе, и своей челяди.
Я отлично помню, как мы сутками пасли в Средиземном море какого-то сановного козла. Он там тешился со своей курвой. Не такой, на которой пробы некуда ставить, – патентованной. А мы, чтобы его «вихри враждебные» не умыкнули, зырили в перископ.
О, этот перископ! Посох мой вещий! Я отмотал, держась за тебя, пол-океана. Но чтобы вот так на пляже, как тот козёл, как мои ровесники – мариманы из Франции, макаронники или ами – «ни-ни!». Все эти Майами-Бич и Санта-Крус, все эти пальмы и нудистские пляжи… Только в перископ – только в замочную скважину. И «тш-ш!»
* * *
Больше всего хотелось в Париж. Ух, как мне хотелось в Париж! Я все книжки перечитал, все путеводители. Все карты и схемы изучил. Пляс д'Этуаль – площадь Звезды. Булонский лес. Елисейские поля. Собор Сакре-Кёр. Даже сон такой приснился, будто президент Франции пригласил меня в Париж. И вот Монмартр, Монпарнас. Мост Мирабо. «Под мостом Мирабо тихо Сена течёт и уносит нашу любовь…» А ещё остров Сите, а на нём Нотр-Дам – собор Парижской Богоматери. А ещё Латинский квартал. А ещё Пляс Пигаль. Как там когда-то пелось: «Хоть здесь не Пляс Пигаль, весельем надо лгать, тоской здесь никого не удивишь…»
О-ля-ля! На конкурсе бардов и менестрелей я пел когда-то эту песенку. Слушали хорошо. Но… Партийная дамочка, сидевшая в жюри, гневно затрясла пальчиком. «А вы знаете, что это за улица такая? Эта Пляс Пигаль? – Она сделала
