статьи о каком-то политике тори его начинает укачивать. Что-то волнует его, какое-то щемящее чувство в груди не дает спокойно сидеть на месте.

Этот проклятый камердинер. Где он набрался дерзости спросить, откуда Рум? Задавать такой личный вопрос. Они не близкие люди. Они не в Индии. Отец Рума спрашивал об этом каждого проезжающего мимо путника: «Где твой дом?» – втягивая собеседника в диалог о той или иной деревне, которая находилась рядом с тем или иным городом на берегу той или иной реки. Зачем отцу нужно было это знать? Чем ему помогло создание этих ментальных карт? Рум смотрит в окно и думает о человеке, чье лицо он почти забыл, но при этом до сих пор помнит прикосновение его бороды к своему лбу – тогда, в глубине леса, когда Рум все еще был его сыном.

Чтобы расслабиться, Рум пробует дыхательную технику, которой научился у мадрасского клерка (зажать правую ноздрю большим пальцем и вдохнуть; затем зажать левую ноздрю мизинцем и выдохнуть). Как его звали? Чандран? Балан? Странный парень. Хотя первые несколько недель работы в Таможенном департаменте ему все казались странными. При этом Рум так гордился, что копировал важные документы для Британской Ост-Индской компании, так радовался получению ежемесячного жалованья в шесть рупий (в четырнадцать лет!), так был уверен, что когда-нибудь дослужится до звания дубаша.

Годами он наблюдал, как карьеру делают другие, от писаря до дубаша и главного дубаша, – люди, набивавшие свои карманы разницей между покупкой и продажей. У власти тогда были голландцы, коррупция была их фирменным стилем. Повышения по службе не предвиделось, и Рум ухватился за возможность пойти в армию. Хватит горбатиться за столом. Он будет кавалеристом; он научится ездить на лошади!

Он научился ездить верхом, поднялся в звании. Иногда он испытывает чувство гордости за свою жизнь, которую смог создать – с помощью леди Селвин. Может быть, сегодня она и бросила его, но ему есть за что быть благодарным. Она дала ему дом.

Когда они сворачивают на Клевер-лейн, усаженную тисами, ему становится спокойней. Вот и любимый Клеверпойнт. Он приоткрывает занавеску и выглядывает наружу. Он никогда не упускает возможности окинуть его взглядом по дороге из города, и каждый раз вид вырастающего издали дома успокаивает его; своими неровными очертаниями он напоминает какое-то существо, живое, но спящее.

Из кареты он уже выходит самим собой, но тут слышит, как кто-то выкрикивает его имя.

Это Средний Джон, который лениво приближается к нему, засунув руки в жилетные карманы и запрокинув голову, чтобы смотреть на более высокого Рума сверху вниз.

– Мистер Рум, на пару слов, если можно.

Рум чувствует укол вины и берет себя в руки.

Неделю назад Средний Джон пришел к Руму и заявил, что его сеялку разбил упавший вяз и к началу следующего посевного сезона нужна замена. Рум согласился посетить его ферму и сам оценить ущерб, а потом сразу забыл. Он так редко что-то забывает, но со всем множеством его обязанностей периодически это случается.

– Джон, – говорит Рум, приветствуя его кивком.

– Мистер Рум…

– Я знаю, Джон. Сеялка.

– Вы должны были приехать на этой неделе.

– Это в моих планах, я обещаю.

– Обещаниями урожай не вырастишь, мистер Рум. Мне нужно, чтобы новая сеялка прибыла до начала посевного сезона.

Рум изучает красноватый прищур молодого человека, в воздухе витает запах джина.

– И как я уже сказал, ты получишь ее, если старую не удастся починить.

– Думаю, я лучше знаю ответ на этот вопрос! Это та же самая проклятая сеялка, которой всю жизнь пользовался мой отец. Сейчас на рынке появились новые, со всевозможными усовершенствованиями.

– Я сказал, что приеду на следующей неделе, мистер Тауншенд. Сегодня я нужен здесь, в доме.

Средний Джон слегка покачивается.

– Из-за французской гостьи?

Рум не отвечает.

– Я слышал, она продает новую партию дребедени в коллекцию леди Селвин. Вы думаете, это правильно, мистер Рум? В такое время? Фермеры еле на ногах стоят после двух последних сезонов.

Рум чувствует, как внутри него закипает гнев, знакомый и необъяснимый, подавляемый большую часть времени. Не сегодня.

– Джон Тауншенд, – он делает шаг вперед, понижая голос. – Леди Селвин не нуждается ни в твоих советах, ни в тебе. Засим ты уволен.

– Потому что я осмелился задать простой вопрос?

– Нет, потому что ты пьяница.

Рум сразу сожалеет, что использовал это слово: пьяница несет совершенно другой смысл по сравнению со словом пьян; второе – это факт, первое – пощечина.

И его удивляет, что лицо Среднего Джона принимает скучающее выражение, будто обвинение не имеет для него никакого значения.

– Ну, по крайней мере, я порядочный человек, – говорит он и, склоняя голову на бок, добавляет: – По крайней мере, я не интриган, запустивший руку в кошелек леди Селвин.

Средний Джон делает шаг вперед и ждет: они оба знают, что ответ может быть только один.

* * *

В течение неизвестного ему промежутка времени – одиннадцать минут, если быть точным – Аббас стоит в прихожей, уставившись на витрину с деревянным жабо. Тем самым, покупку которого оплакивал лорд Селвин, спрашивая, зачем кому-то может быть нужно деревянное жабо. Нужность, по мнению Аббаса, не имеет значения. Он никогда не видел ничего подобного: такого тонкого плиссированного кружева как у настоящего жабо, такой изящной перфорации, такого воздушного накрахмаленного банта – и все из дерева. Дерева! Он осмеливается провести кончиком пальца по узору – возбуждение пронзает его до мозга костей.

Завороженный, он не слышит, как открывается входная дверь.

– О, – говорит Рум.

Аббас убирает руку.

– Привет.

Аббас ждет, что его отругают за прикосновение к искусству. Осознавая свое напряжение, он понимает, что Рум тоже напряжен, одна его рука крепко сжимает другую.

– Я вижу, ты познакомился с нашим деревянным жабо, – говорит Рум.

– Оно невероятно.

– Леди Селвин надевала его однажды, в шутку.

Рум кивает, собираясь уходить.

– Ну, наслаждайся…

– Мистер Рум, вы не знаете, каким инструментом пользовался резчик?

– Инструментом?

– Он не мог использовать молоток. Может быть, зубило? Или стамеска?

– Человек, который мог бы рассказать нам об этом, умер почти век назад. Гринлинг Гиббонс. Родился в тысяча шестьсот сорок восьмом году, умер в тысяча семьсот двадцать первом.

– Интересно, что это за дерево, такое мягкое и светлое…

– Я не помню, – отвечает Рум.

Аббас замечает, как странно Рум держит руку, прижимая ее к себе. Но Рум сразу перекладывает руки за спину.

– Липа, – говорит Рум. – Я вспомнил, жабо сделано из липы. Оно такое легкое, что дрожит, когда кто-то идет по лестнице. Смотри.

Рум торопливо поднимается по лестнице, и, действительно, жабо трепещет. Восхищенный