Шрифт:
Закладка:
Доставив Жанну к леди Селвин, Рум возвращается в портик и поражается тому, как Аббас стоит, мечтательно глядя вдаль, сцепив руки за спиной, одной рукой обхватив локоть другой. Он поворачивает голову.
– Мистер Рум.
– Да, пойдемте? Вы говорите по-английски?
– Достаточно.
Когда они заходят сквозь французские двери в Монастырь, Рум сообщает Аббасу, что полы здесь сделаны из дорогой балтийской сосны. Аббас смотрит вниз. Рум обращает его внимание на длинные сводчатые потолки, сделанные по образцу потолков бокового нефа Вестминстерского аббатства. Аббас смотрит вверх.
– Когда леди Селвин устраивает вечеринки, – продолжает Рум, желая вызвать хоть какую-то реакцию у молодого человека, – которые мы называем festivos, мы размещаем музыкантов в Монастыре, чтобы музыка поднималась к потолку и в Длинную галерею, где и проходят танцы и все празднование.
* * *
– Мы? – произносит голос.
Это самый угрюмый из лакеев, мистер Фладд, жует тост за одним из столов. Рум коротко представляет их друг другу. У них с Фладдом натянутые отношения с тех пор, как в пустом сапоге лакея была обнаружена бутылка вина. По крайней мере, такой ходил слух. К тому моменту, как Рум решил все прояснить с лакеем и дворецким, эти двое сформировали нечто вроде товарищества «Фладд и Феллоуз», которое отрицало любую свою причастность к краже.
Фладд вытирает салфеткой руки:
– Вы с леди Селвин теперь вместе устраиваете вечеринки, мистер Рум?
– Нет, но если будем, вы, мистер Фладд, возможно, сможете поставлять нам вино.
Рум идет на кухню, чтобы принести поднос с чаем и печеньем. Когда он возвращается, то к своему облегчению обнаруживает, что Фладд ушел.
– Его колокольчик прозвонил, – говорит Аббас.
– Какая жалость, – Рум с заговорщицкой улыбкой наливает чай. Он хочет, чтобы мальчик почувствовал себя спокойно в его компании. Два приятеля пьют чай. – Ты будешь с молоком и с сахаром?
– Ни с тем, ни с другим, сэр, – Аббас прикрывает рукой свою чашку. – Мне не нравится чай.
– Значит, кофе?
Аббас соглашается на черный кофе.
Чашки наполнены, Рум устраивается на скамейке.
– Я научился ценить чай во время службы в армии, даже без молока и сахара.
– Какой армии, позвольте спросить?
– Армия достопочтенной Ост-Индской компании. Мадрасская пехота. Я был адъютантом полковника Селвина во время Майсурских войн, которые, как вы знаете, закончились в Серингапатаме.
– Шрирангапаттане, – тихо говорит Аббас. – Это был мой дом.
Они смотрят друг на друга, взаимно обезоруженные.
Аббас нарушает тишину, громко отхлебывая кофе. Рум раздумывает, не стоит ли ему отвести мальчика в сторонку, чтобы дать несколько советов на будущее: пить беззвучно, не поворачиваться спиной к вышестоящим и т. д.
– А вы, мистер Рум? Откуда вы?
– Индостан.
– Да, но откуда именно на Индостане?
Рум не сразу отвечает.
– Беднур.
– Беднур? – Аббас поднимает брови. – Это Хайдарнагар?
– По мнению Хайдара, да, – Рум тихо отпивает чай. – Но как за этим уследить. В наши дни индийские города меняют названия так же часто, как леди меняет платье.
– По крайней мере, у леди есть выбор.
Рум пожимает плечами, откусывает кусочек бисквита.
– Я уехал в двенадцать лет. Почти ничего не помню. Занимался разным, попал в армию. Вы, полагаю, не участвовали в осаде?
Аббас качает головой.
– Ну, победа была стремительной, – говорит Рум. – Это необходимо для свержения тирана такого бесчеловечного масштаба.
– Под тираном вы подразумеваете Типу Султана.
– Именно; его я и имею в виду. Я знаю, что ваш народ называл его всякими грандиозными именами – Всевышний Владыка неба и земли и всего, что между ними…
– У меня нет народа, мистер Рум.
Рум смотрит на него, странно раздраженный этим заявлением.
– Этого не может быть. Каждый человек принадлежит к народу, даже если это народ, которому он служит.
Аббас наклоняет голову.
– То есть вы считаете себя англичанином?
– В некотором роде да, поскольку покинул родину в очень юном возрасте.
– Почему вы уехали?
Вопрос, заданный так прямолинейно, ошеломляет Рума настолько, что он говорит правду:
– Потому что у меня не осталось дома, куда я мог бы вернуться.
– То есть после аннексии?
Сначала Рум думает, что Аббас, наверное, шутит. После аннексии: какая архитектурность термина, какая бескровность! Но Аббас совершенно серьезно ждет ответа.
– До того, как Хайдар Али аннексировал нас, – говорит Рум, – мой отец был главным министром королевы. Она была готова бороться, но ситуация оказалась безнадежной, и она бежала. Тогда Хайдар посчитал, что у него все под контролем. Он даже думал перенести в Беднур столицу, настолько удобным был наш город, наш климат, – голос Рума становится все глуше. – Однажды ночью отец отвел меня глубоко в лес. Он сказал, что если к утру он не вернется, то я должен идти в соседнюю деревню. Это был последний раз, когда я его видел.
В глубине его сознания нарастает звук – шкворчащее стрекотание сверчков, пилящих воздух, сквозь которое он усиленно пытается расслышать шаги отца.
Аббас слушает тоже, с нетерпением ребенка, желающего, чтобы сказка окончилась хорошо.
– Позже, – говорит Рум, – я узнал, что мои отец и мать были казнены за участие в заговоре с целью отравления Хайдара Али. Их повесили вместе с сотнями других.
Аббас опускает взгляд. Рум больше ничего не говорит. Он и так уже сказал слишком много, обнажил свою гноящуюся рану.
– Мне не стоило спрашивать, – тихо говорит Аббас. – Прости меня.
Рум встает, убирает со стола и уходит прежде, чем пот, выступивший у него на лбу, станет заметен.
* * *
Вызвав карету, Рум идет в Желтый салон за леди Селвин. Останавливается на пороге. Две женщины сидят у окна в креслах Бержер, в которых он и леди Селвин сидели накануне. Сегодня стулья придвинуты ближе, на расстояние вытянутой руки, между ними стоит маленький столик на ножке в виде когтистой лапы. Сначала женщины не обращают внимания на его присутствие. Леди Селвин тасует карты на столике, француженка издает звуки восхищения, когда карты пролетают по дуге.
– Этому меня научил отец, – говорит леди Селвин. – Гораций никогда не одобрял этого, он говорил, что карточные фокусы предназначены для таверн.
– М-м-м, – говорит мисс Жанна, умная девушка, осторожна, чтобы случайно не выразить несогласия с покойным мужем. – Вы это большими пальцами делаете?
– Да, все дело в больших пальцах.
Пока они болтают, Рум остается неподвижным, как застывшая фигура на портрете, подобная тем, что заполняют золоченые рамы на этих стенах: каждый из мужчин принял непринужденную позу авторитета. Один положил руку на письменный стол, в мясистой руке – перо. Другой держит винтовку. Третий – с брюшком. Все они из той породы, кто, не задумываясь, входит в любую комнату.
