После многочисленных «не могу» и «не должна», все решено. Мисс Жанна и ее камердинер останутся на несколько дней. Она будет совершать приятные прогулки по саду и отдыхать, сколько возможно.

Рум знает, что в присутствии других лучше не подвергать сомнению решения леди Селвин. Он также знает, что она иногда тоскует по женской дружбе, что он не может обеспечить ее женской болтовней и сплетнями, так необходимыми ее полу. И все же. Что-то в этих двоих, в том, как быстро и легко они согласились, тревожит его. Он объясняет это своей обычной неприязнью к гостям.

* * *

После того, как миссис Чепмен уходит, а Феллоуз ложится спать, Рум идет в свою спальню. Он живет в комнате Блэкстоуна, со стенами и стульями, обитыми шелковым дамастом, и со стеклянным шкафом, где хранится одна из ее любимых диковинок: черный камень, с помощью которого елизаветинский некромант вызывал призраков. («Я никому не доверю охранять его, кроме тебя», – сказала она Руму, который не мог себе представить человека, захотевшего бы украсть круглую каменную плиту.) Он бы предпочел комнату поскромнее, но в Клеверпойнте нет скромных комнат, за исключением сводчатого подвала, где живет Феллоуз и еще семь слуг. Леди Селвин окрестила его «Монастырь».

По традиции верхние комнаты принадлежат только хозяйке. Однако трудно оспорить тот факт, что и Руму не место в Монастыре. Он не дворянин и не слуга, а нечто среднее: это было бы оскорбительно для англичан, которые гордятся тем, что каждый человек занимает свое место.

Однако Рум считает, что его место там, где скажет леди Селвин. Именно поэтому посреди ночи он идет к ней в комнату.

Их встречи проходят по понедельникам и пятницам. Если леди Селвин не выспалась или чувствует себя не в настроении, она пропускает десерт. Это знак, известный только Руму и означающий мне сегодня нужно выспаться, дорогой.

Но такое случается очень редко, в периоды чрезмерной усталости. Для женщины преклонного возраста у нее хороший аппетит.

* * *

В ту ночь, о которой идет речь, Рум входит в комнату леди Селвин без стука. В дальнем конце комнаты стоит высокая кровать с балдахином, обрамленная парой богато украшенных ширм. В комнате темно, свеча у кровати излучает манящий свет. С каждым шагом он может различить все больше: темные дуги ее бровей, серебряную косу волос, ниспадающую по плечам. На ней кремовый кафтан с золотым шитьем, на согнутых коленях раскрытая книга. Она читает; ему нравится потерянное выражение ее лица, когда она читает.

Под его ногой скрипит половица, что заставляет ее поднять взгляд.

– Мой дорогой, – говорит она, закрывая книгу. – Что тебя задержало?

Он забирается на свою сторону кровати, которая когда-то была стороной кровати полковника Селвина. Когда пять лет назад Рум впервые забрался сюда, он с удивлением обнаружил, что почти не испытывает чувства вины.

Она задувает свечу на тумбочке.

– Но я хочу смотреть на тебя, – говорит он.

– Смотри руками.

Секс оживленный, несмотря на темноту. Он любит изгиб и разлет ее груди, пот под нею, ее мягкий живот, ее намокшие бедра, ее горло. Он зарывается лицом в ее волосы. Камфора, лаванда и еще какой-то зрелый запах. Она навсегда изменила для него восприятие камфоры; теперь он не может чувствовать этот запах, не возбуждаясь. Но что тут плохого? Что может быть правильнее и счастливее, чем два человека, нашедшие друг друга в сумерках своей жизни, когда их тела слишком стары, чтобы быть нечестными? По ее телу пробегает судорога и переходит в смех.

– Тише, – говорит он, хотя и доволен собой. Узор на балдахине, кажется, подрагивает от каждого его вздоха.

– Слуги не могут услышать нас из Монастыря, – говорит она.

– А я сталкивался с Феллоузом, бродящим по дому и утверждающим, что он слышал шум.

– Удивительно, как он может слышать сквозь всю эту растительность в ушах.

Он хихикает. Ее пальцы перебирают волосы на его груди.

В конце концов она откатывается в сторону и открывает ящик у своей кровати.

– Дорогой, ты не видел мой меершаум? А, вот он.

Это была меершаумная трубка ее отца, длинная, в деревенском стиле, с профилем хмурого бородатого мужчины на лицевой стороне. Это единственное, что не нравится Руму в леди Селвин – эта мерзкая мужская привычка пыхтеть трубкой после секса.

Она выдыхает в темноту.

– Я знаю, о чем ты думаешь.

– О чем я думаю?

– Что нюхательный табак более женственный, но он…

– …заставляет тебя чихать.

– А меершаум сближает меня с отцом, – она задумчиво курит. – Я почти чувствую его присутствие в комнате.

– Аналогично, – сухо говорит Рум.

Сладковатый дым наполняет воздух. Его клонит в сон, он почти заснул, но она начинает постукивать, вытряхивая трубку в пепельницу.

– Скажи мне вот что, – говорит она, повернувшись на бок, – ты уверен, что подушки не настоящие?

– Это леди я нахожу ненастоящей. И мусульманина.

– Кого? А, камердинера – откуда ты знаешь, что он мусульманин?

– Из-за имени. Они всегда звучат, будто топот слона. Ма-фуз. Му-стафа.

– Его зовут Мафуз Мустафа?

– Нет, это просто пример. И леди должна путешествовать со служанкой. Какая леди будет путешествовать со слугой-мужчиной?

– Плохая леди, – ее рука опускается вниз, обхватывая его. – Очень плохая.

Но Руму нужно время, прежде чем воскреснуть. Он поднимает ее руку к своей груди. В конце концов она засыпает; он понимает это по ее еле слышному храпу. Он тихонько встает с постели, как можно бесшумнее завязывает халат и уходит, пока его не обнаружила одна из утренних горничных.

2

На следующее утро Рум встает рано, задолго до завтрака. Он стоит у окна в Длинной галерее и смотрит на луг, прижав ладонь к шее. Должно быть, вчера вечером он потянул мышцу. (Возможно, он больше не может заниматься любовью, не получив травмы. Унизительная мысль.) Утренний холод тоже не способствует, как и окружающая его мрачная серость.

Уже сентябрь. Лето было слишком коротким, хотя и более теплым, чем в прошлом году, когда февральские снега перешли в летние грозы, один холодный сырой месяц перетекал в следующий и потом в следующий, у всех насморк, везде сквозняки, солнце скрыто за стеной облаков.

Но что такое промокший подол по сравнению со страданиями фермеров – арендаторов леди Селвин, урожай которых смыло наводнением? Подобное происходило по всей стране, и впервые за всю историю зерно в Ливерпуль пришлось импортировать. Импортировать! Цена на хлеб резко возросла. Один из фермеров леди Селвин покончил с собой, повесившись в амбаре, в котором когда-то развешивал пшеницу для просушки.