Аббас сидел рядом или хотя бы в пределах видимости. Но он едет сверху, на крыше, вместе с другими слугами, чтобы поддерживать видимость легенды, будто он ее камердинер.

Легенда состоит в том, что она, Жанна Дю Лез, бела, как лилия, как дама, позирующая для семейного портрета, и в ее родословной нет ни пятнышка. Женщина в углу, кажется, раскусила уловку и сидит хмурится, совсем как те школьницы, которые летом называли ее Бриошь за то, как она коричневела. Но потом ее хмурость переходит в чих, и женщина бормочет извинения в свое вожделенное окно.

Жанна смотрит на меч и шепчет скороговоркой «Бисмиллах ир-Рахман ир-Рахим» – молитву, которую она не произносила уже шесть лет.

* * *

Те нескольких недель, которые предшествовали путешествию, у Жанны было столько дел, что она даже не успела представить себе плохие сценарии развития событий.

Работа началась с письма леди Селвин, которое Аббас заставил Жанну переписывать семь раз, мотивируя это то тем, что ф слишком похожа на р, то тем, что цифры слишком тощие, а буквам не хватает уверенности. В итоге он лишь одобрительно хмыкнул.

Возможно, леди Селвин пожелает добавить в свою коллекцию несколько предметов, которые когда-то принадлежали Типу Султану. Эти предметы достались мне от отца, месье Люсьена Дю Леза, французского часовщика, который жил при дворе Типу Султана и изготовил для него несколько карманных и настенных часов. Типу Султан был так доволен работой моего отца, что даровал нам следующие предметы:

Две подушки для паланкина

Одна королевская мантия, которую носил Типу Султан

Одно агатовое кольцо, которое Типу Султан носил на мизинце

Если леди Селвин пожелает пополнить этими предметами свою коллекцию и богатство Англии, я буду рада посетить ее и обсудить условия.

В поисках материала они разграбили шкаф Люсьена, где хранились шали и ткани, привезенные из Майсура. Они выбрали для халата Типу простой муслин приглушенно-белого цвета. (Она предлагала взять шелк или что-то более королевское, но Аббас покачал головой. Любой другой король, но не Типу.) Две бархатные малиновые шали решили превратить в подушки. На деньги Аббаса – он отсчитывал каждую купюру так, будто она была у него последняя, – Жанна купила несколько катушек золотых нитей.

Ее дни проходили в приятной утомительной работе, наполненные шитьем. Аббас набросал точную форму и пропорции каждого предмета, королевский герб на бархате, крошечные золотые огни, разбросанные по полосам. Она была поражена его рисунками и хотела бы так же изящно управлять иглой, как он пером. Когда она наконец показала ему первую готовую подушку, его лицо просветлело. Она видела, как его взгляд следует за замысловатым золотым путем нити, будто он забыл обо всех схемах, будто ее вышивка действительно достойна короля.

Через день настала его очередь получить оценку: когда он вернулся от парикмахера.

– Что? – спросил он, недовольно почесывая свои бритые щеки. – Плохо?

– Не плохо. Похож на мальчика.

Он покачал головой.

– Я не верю парикмахерам.

– О, я не знаю, – сказала она, отвернувшись и приложив ладонь к разгорающейся шее, напоминая ему, что это не вопрос тщеславия: у камердинеров нет бород.

* * *

Жанна испытывает облегчение, когда извозчик останавливается, чтобы покормить лошадей. Пассажиры перетекают в ближайшее кафе – все кроме Аббаса, который стоит и смотрит на лошадей и распрягающего их форейтора: морды опущены, ноги мокрые и грязные до колен.

– Ты знала, – спрашивает Аббас, задумчиво наклонив голову, – что когда лошадь скачет, ее копыта касаются земли в разное время?

– Да, – говорит она. Он смотрит на нее с сомнением. – Знала.

Он снова поворачивается к лошадям. Он не самый легкий собеседник, но он – ее единственный компаньон, поэтому она остается стоять рядом, глядя вместе с ним на лошадей.

Ей хочется, чтобы Аббас сказал что-нибудь обнадеживающее, отвлек ее от страхов. Она все еще боится разбойников. Она боится неба и постоянно надвигающейся бури. Она боится за все, что оставляет позади: свою лавку, свой дом. Она боится, что леди Селвин не получила ее письмо. Она боится, что леди Селвин обвинит ее в шарлатанстве и погубит самым непредсказуемым образом, как это могут сделать только сильные мира сего. Но ни один из этих страхов не превосходит ее страх остаться дома и ждать, когда будущее заберет ее, страх, который будто подталкивает ее в спину.

– Интересно, что бы Люсьен подумал обо всем этом, – говорит она, надеясь втянуть Аббаса в разговор. – Я уверена, он был бы в ужасе.

– Или, возможно, поехал бы с нами.

– Люсьен? Я никогда не замечала в нем авантюризма. А ты?

– Я знал его только как учителя. Великого учителя.

Когда она спрашивает, что делало Люсьена великим, Аббас смотрит поверх лошадей, как бы пытаясь найти глубокий ответ. Затем пожимает плечами:

– Он верил в меня.

Жанна прикасается к своей талии, в том самом месте, где она зашила в юбку кольцо из агата. Она чувствует его форму сквозь ткань и все еще слышит его слова: «Ты достойна целой комнаты, заполненной такими».

– Леди не должна плакать в присутствии своего камердинера, – говорит Аббас.

– Я не плачу, – огрызается она, вытирая уголок глаза. – И вообще, ты мне не камердинер.

Это еще один из ее страхов – что кто-нибудь спросит ее, почему она, леди, путешествует со слугой-мужчиной. Если спросят, она ответит, что такая практика не редкость в колониях, надеясь при этом, что спрашивающему не довелось бывать ни в одной колонии.

Замок Клеверпойнт, 1805

1

Если вы пройдетесь по Клевер-лейн, дороге, ведущей к замку Клеверпойнт, то не увидите по сторонам ни одного клевера. Название улицы произошло от одержимости леди Селвин этим четырехлистником.

Она обнаружила его изображение во Флоренции во время медового месяца со своим мужем, лордом Селвином. Они осматривали собор, и она остановилась перед Жертвоприношением Исаака Брунеллески. Она едва обратила внимание на бронзовые фигуры, сосредоточившись на необычной рамке, обрамлявшей их. По словам гида, четырехлистник попал в Европу с Востока по Шелковому пути, отпечатанный на роскошных предметах из бархата и шелка. Но эта разновидность – когда ориентация лепестков напоминает распятие – была европейским изобретением, сказал гид.

На протяжении всей экскурсии леди Селвин возвращалась взглядом к рамке. Ее муж только что унаследовал от своего дяди загородный дом в Твикенхэме, в двух часах езды от Лондона. Дом, отделанный штукатуркой, шершавый, как листья тыквы. Ей было двадцать четыре года, она хотела оставить на доме свой собственный след, и вот он, знак ее предков, сражавшихся во время Третьего крестового похода.