–От волков? Откуда у нас волки?

–Ну может, кабан какой… Или собака так озверела. Проснётся – расскажет.

–Там грязи – полная рана, просто битком. Сепсис там, а не проснётся.

Разговаривали женщины, судя по голосам, немолодые. Кажется, они обсуждали меня, но при чём тут собака, волк и какой-то сепсис? Живот болел немилосердно. Я пытался спросить: «Что со мной?»– но не услышал собственных слов.

–Будет труп, опять скажут: «Врачи виноваты».

–Нам-то что?

–За державу обидно.

Я подумал, раз эти две – не врачи, моё дело совсем плохо. Боль в животе резанула так, что хотелось орать, но я физически не мог издать ни звука. Судя по разговору, я точно в больнице, и меня покусала какая-то собака. Но это чушь, я же помню, как сюда попал. А почему так больно и что эти две несут?

–Ладно, мне ещё этаж мыть. Убирай.

Громыхнуло жестяное ведро, и лампочки на потолке сдвинулись. Вперёд, вперёд и вперёд. Я понял, что меня куда-то везут, хотя по-прежнему ничего не видел вокруг, кроме этих лампочек. Даже не видел, кто везёт. Хотел спросить, и опять не смог даже открыть рот. Свет вспыхнул перед лицом, тотчас погас, и стало темно и холодно. Ужасно болел живот.

Меня как будто парализовало. Хотелось вскочить, завопить, а яне мог даже пошевельнуться. Меня окружала темнота, и мелкие щипки холода продирались сквозь кожу, заглушая боль. Я продрог. В морг меня отправили, что ли? Очень похоже: здесь холодно, и яне могу пошевелиться. Мама! Как там называется это состояние, когда человек кажется мёртвым, а сам вполне себе живой? Живой, а его хоронят?

Я пытался уговаривать себя, что такое было только в глубоком Средневековье, с его средневековой медициной и такой же диагностикой. В современности это просто невозможно, но факты – упрямая вещь. Я вхолодном тёмном месте, и яне могу говорить и двигаться!

Осознав это, я стал дёргаться изо всех сил, ну то есть пытаться, и орать тоже. У меня было чувство, что я хочу вырваться из собственного тела, которое стало чужим и тяжёлым. Каменные руки и каменные ноги не хотели слушаться, но мёрзли, отчаянно мёрзли, как живые. Я напряг связки, выдавил из себя какой-то мычащий звук и сразу открыл глаза.

За окном шёл дождь. Уличный фонарь подсвечивал капли и белые бугры подушек на пустых кроватях. На одной шевельнулась тень… Ничего, просто ветка за окном. Холод не проходил. Изнутри меня как будто разрывали тысячи мелких ледышек. Я дотянулся и стащил одеяло с соседней кровати. Тёмное, колючее, без пододеяльника, но кого это волнует, когда такой дубак. Я закутался в два одеяла и попробовал уснуть, но не смог. Я отчаянно мёрз, как будто лежу в сугробе, а не в тёплой больнице. А за окном сверкнула молния.

Обычно я не боюсь гроз, но тут в голову полезла всякая ерунда. Молния ведь может ударить куда ей вздумается. Внизу, в одном из таунхаусов, мои родители. А яздесь, может быть, я не зря оказался один в пустой палате. Если рассказы про ведьму – правда, то точно не зря. Пока я один, сюда может ударить молния, и случайные люди не пострадают. Только неслучайные. Только я. Ведьмы, они ведь умеют управлять стихией.

Громыхнуло так, что задребезжали стёкла. Я плотнее закутался (холод не проходил) и вслух зубубнил дурацкую присказку: «Огонь-вода, не тронь меня». Это, кажется, осам говорят, но я другой не знаю. Молния за окном сверкнула ближе. Я ведь не боюсь гроз. Совсем не боюсь… Холодно. Я сидел на кровати (всё равно не уснуть), кутался, стучал зубами, бубнил свой нехитрый заговор. А вуглу напротив застонали.

Я так вздрогнул, что в животе кольнуло. От этого вырвался непрошеный вопль и потревожил моего соседа в углу. Он опять застонал, и яразглядел кое-как, на какой кровати он лежит. Свет фонаря с улицы туда почти не попадал, вот я ине увидел сразу. Наверное, его привезли, пока я спал. В темноте был виден только белый пододеяльник и тёмные волосы на подушке.

–Вы как там? Я вас не видел. Медсестру позвать?

Сосед что-то промычал, потом чётко сказал: «Кукла!»– и захрипел, как в кино. Я не знал, что живые люди так могут. Конечно, вскочил (боль в животе опять резанула, но ходить было можно), подбежал к нему. Парень как парень. Лёхе нашему ровесник. Закрыт одеялом до подбородка и весь утыкан капельницами. Надо, наверное, позвать медсестру. Я уже развернулся, а он сказал:

–Стой! Не уходи, а то она меня достанет.

–Кто? Да я просто медсестру позову…

–Нет никакой медсестры. Не уходи, слышишь?

Я подумал, что парень бредит, мне под наркозом и не такое виделось. Решил не спорить и потихоньку попятился к дверям, бормоча: «Конечно-конечно».

–Стой!– взревел мой сосед. В этот момент я уже дёрнул ручку двери, и мне стало по-настоящему страшно.

Дверь была заперта. Я дёрнул, потянул, толкнул, дёрнул-потянул-толкнул, дёрнулпотянултолкнул… Дверь была как будто замурована, она вообще не двигалась. Не шаталась, не ходила ходуном, когда дёргаешь ручку. Она стояла намертво, куском дерева, вросшим в стену, а этот на кровати ещё громче орал:

–Не уходи!

Я подумал, что на такие вопли медсёстры должны сбежаться сами, и прислушался. Где ты, где, долгожданный стук каблуков по коридору, появись, пока я не сошёл с ума в компании буйного!

–Ты ещё здесь?

Молния за окном сверкнула совсем близко. В коридоре было тихо-тихо, я прислонил ухо к замочной скважине и услышал белый шум. Как в телефонной трубке. Что ж такое? Отчаявшись, я разбежался и долбанул в дверь плечом. Боль моментально отозвалась в животе, а уж потом в ключице, но чёртова дверь так и не шелохнулась.

Я забарабанил в неё кулаками и завопил почему-то:

–Я здесь!– Как будто кто-то меня искал. Ах да, сосед.

Он даже успокоился, услышав мои вопли. Шумно выдохнул, шевельнулся…

–Эй, мы заперты. И медсестру не дозовёшься… Апокалипсис прям.

Он шевельнулся странно, мне показалось, что он махнул рукой. За окном опять сверкнула молния. И этот ещё… Чем я-то могу помочь? Ему и воды, наверное, нельзя, если он после операции.

–Что с вами?

Он, казалось, меня не слышал. Лежал и что-то бубнил в потолок, от наркоза ещё не отошёл, точно. Я стоял, прислонившись к двери, одним ухом слушая тишину в коридоре, а другим – соседа. Слов было толком не разобрать, я выхватил только: «лес», «ведьма», «хана». А потом он распахнул глаза, блестящие в темноте, и совершенно чётко произнёс:

–Береги куклу.

Я опять подумал, что он бредит, и он, будто подтверждая мои слова, забубнил так монотонно, будто рэп читает: «Глина, волосы – чушь, глина, волосы…»

На меня опять накатил холод, за окном громыхнул гром. Молния сверкнула прямо в окна и осветила лицо моего соседа. Зрачков у него не было.

Наверное, мне показалось тогда, но подойти посмотреть я уже не решился. С криком я вскочил на свою кровать и подобрал ноги, как будто от мышки спасаюсь, глупо. Тогда я шумно опрокинул тумбочку (ну явись же, медсестра, хоть на грохот падающей мебели!) и стал отвинчивать ножку – какое-никакое оружие. Меня продирала дрожь, то ли от холода, то ли от происходящего. Ножка поддавалась плохо, засаленная годами, она выскальзывала из рук. Я взял полотенце, и пошло веселее.