могли на новых местах, а жить «дома». Но ведь это пока госпитали стоят рядом, а если они будут далеко друг от друга? Вчера, когда начальник канцелярии, или как его чаще называли, начальник штаба, старший лейтенант Добин ознакомил его с приказом начсанарма, Борис понял, что начальник политотдела армии начинает действовать и что медлить нельзя. «Но как сказать об этом Кате? Поймёт ли она? Не подумает ли, что я просто хочу от неё отделаться, что она мне надоела?» — раздумывал Борис.

Между прочим, находясь в таком двойственном положении, Алёшкин всё же прекрасно сознавал всю некрасивость, всю действительную аморальность своего поведения. Он уже давно понял, что к Шуйской такого глубокого чувства, которое он испытывал к оставленной им в Александровке жене, у него нет. Да ведь та Катя была матерью трёх его дочерей, с ней, при её поддержке, он пережил тяжелейший период в своей жизни — исключение, и как он считал, совершенно неправильное, из партии! Только благодаря её самоотверженному труду он смог осуществить свою мечту — стать врачом, окончить институт, имея семью с тремя детьми! О том, чтобы оставить их и завести новую семью он и не думал.

А Катя, которая здесь, уже тоже была ему необходима. Её постоянная забота о всяких мелких житейских делах стала привычной, Бориса возбуждали её пылкие ласки, и, наконец, безупречная работа в операционной тоже стоила дорогого. Как же быть?

Сидя вместе с Катей на крыльце, он продолжал курить и, поглядывая на сидевшую рядом и о чём-то тоже задумавшуюся женщину, решил, не дожидаясь посещения госпиталя командующим и начсанармом, рассказать ей о полученном приказе. Почти одновременно они повернулись друг к другу. Она взглянула ему в глаза и сказала:

— Боренька, я знаю всё. Сегодня Шура Пашенцева (так звали медсестру — подругу Неустроева) пришла в наш госпиталь и сказала, что по приказу санотдела армии её переводят к нам, а меня на её место. Она сказала также, что этот перевод вызван тем, что она живёт с Неустроевым, а я с тобой. Таким образом командование армии хочет нас разлучить. Придётся подчиниться, конечно, только формально. Ведь не возьмёшь же ты её к себе в постель? Не посоветуешь мне лечь с Неустроевым? А такая «разлука», по моему мнению, — просто глупость! Что из того, что фармацевт Неустроева, Любка, в прошлом официантка столовой Военторга, обретается у него в госпитале, и он мучается, как бы устроить её жильё лучше, чем своё? А работница она никакая, в аптеке только и годится на то, чтобы посуду мыть. Все знают, что она живёт с генералом Зубовым, и тот чуть ли не каждый вечер присылает машину за ней. Пусть бы уж лучше и работала в своей столовой, пользы бы больше было! Ну а Дуся, перевязочная сестра? Тоже не меньше двух раз в неделю ездит в штаб армии к своему кавалеру — начальнику отдела горюче-смазочных материалов армии. Да и у нас разве можно «развести» Минаеву с Батюшковым, Феофанову с Лагунцовым? Да я тебе ещё пар двадцать назову! Глупо всё это! Что же они думают, я вот так, с переводом в другой госпиталь перестану с тобой встречаться? Да ни за что! Что я, дура какая, что ли? Дать тебе здесь другую завести — да ни в коем случае! Сейчас, пока госпитали рядом стоят, каждую ночь буду к тебе бегать, а когда будут не рядом, всё равно при каждой оказии стану к тебе приходить! Так что от меня не отвертишься, если будем живы, до конца войны! Ну, а тогда поезжай к своей семье. Я не посмею отобрать отца у троих детей и мужа у такой жены, как твоя. А я — что я? Сама на это пошла, меня никто не принуждал. Люблю я тебя, и ради этой любви, когда понадобится, забуду. Нет, не забуду: оставлю в покое и не напомню о себе. А сейчас пока время наше! Мы столько отдали работе сил — всё, что имеем, а если понадобится, то отдадим и жизнь. Мы имеем право на какое-то вознаграждение. Нет-нет, ни медали, ни ордена нам не заменят того чувства близости, нужности друг другу, которое мы с тобой испытываем оба.

Она помолчала несколько минут, затем, вытерев слезинки, катившиеся по щекам, улыбнулась и уже гораздо веселее сказала:

— Смотри, вон Джек — и то себе подругу нашёл. Они только две недели вместе живут, а кажется, будто щенками сдружились!

А собаки действительно жили очень дружно. Сильва очень скоро привыкла к своему новому имени, с Джеком была прямо неразлучна, к Борису испытывала такую же привязанность, хорошо относилась к Игнатьичу и Шуйской. Но, так как Борису было неудобно ходить по госпиталю с двумя огромными псами, то он оставлял их около домика, и его жилище находилось под самой надёжной охраной. Никто, кроме него, Игнатьича или Шуйской не мог попасть внутрь. Стоило только кому-нибудь приблизиться к домику на расстояние ближе пяти метров, как оба пса издавали такие угрожающие звуки, что пришелец пускался наутёк.

Между прочим, и Джек, и его подруга почти никогда не опускались до того, чтобы лаять на чужих: они тихо, но угрожающе рычали. Если этого было недостаточно, то они вставали, щетинились, приподнимали верхнюю губу, показывая огромные жёлтые клыки, а рычание переходило в глухой раскат. Если человек не обращал внимания и на это, то через несколько секунд он оказывался на земле, а Джек стоял передними лапами у него на груди и, продолжая громко рычать, показывал, что ему ничего не стоит запустить свои клыки пришельцу в горло. В это время второй пёс стоял рядом, готовый каждую секунду броситься товарищу на помощь. Отозвать грозных собак могли только три человека, жившие в этом доме.

Как-то в разговоре на кухне (солдатском клубе) Игнатьич похвастался умом и преданностью собак, а один из молодых поваров, задиристый парень, заявил, что он зайдёт в дом начальника госпиталя и даже вынесет оттуда что-нибудь. Поспорили они на недельный «наркомовский паёк», то есть на 700 граммов водки.

Игнатьич оказался дома, когда этот парень надумал провести своё испытание, Борис находился в операционной. Обе собаки лежали на крыльце и блаженно дремали, подставляя свои бока мягкому майскому солнцу. Повар, сопровождаемый несколькими зрителями из числа санитаров и работников кухни, надев на всякий случай ватную телогрейку и штаны, а поверх ещё и шинель, с порядочным куском консервированной колбасы в руке смело направился к домику начальника госпиталя.

Когда учуявшие его собаки