Шрифт:
Закладка:
— Вы там в животе-то у меня копайтесь, да все кишки-то не вытащите! Оставьте мне хоть сколько-нибудь, а то я знаю вас, вам ведь чужих кишок не жалко!
Борис сердито буркнул:
— Помолчите, пожалуйста! Не нужны нам ваши кишки, — и с этими словами рассёк апоневроз.
Едва крючки Минаевой раздвинули края этой раны, как показался блестящий осколок размером полтора на один сантиметр, торчавший в брюшине. Очевидно, он был на излёте и, пробив обмундирование и значительную массу жирового слоя, потерял свою убойную силу и застрял в брюшине, лишь слегка повредив её. Потребовалось меньше минуты, чтобы извлечь осколок, осмотреть брюшину и убедиться в том, что в брюшную полость, кроме нескольких капель крови, ничего не попало. После этого оставалось зашить рану. Её обработали противогангренозной сывороткой, засыпали стрептоцидом и зашили, вставив в нижний угол выпускник. Затем Борис показал извлечённый осколок Тынчерову. Тот улыбнулся и сказал:
— Недаром я хотел обязательно в ваш госпиталь попасть, товарищ Алёшкин! Я чувствовал, что вы мне операцию хорошо сделаете. Ну, теперь лечите меня до конца.
— Как это так? — изумился Борис. — Товарищ член Военного совета, мы вас сейчас эвакуируем в эвакогоспиталь, а оттуда отправят в тыл.
— Да вы что, с ума сошли?! В какой тыл? Вы ведь сами говорите, что у меня внутренние органы не повреждены, а раз так, то лечите у себя! Я тебе, Борис Яковлевич, верю больше, чем другим врачам, а это главное. Нет-нет, и не выдумывайте, я остаюсь у вас! У тебя сейчас свободные палатки есть, туда и положите.
Услышав такой категорический протест, Борис лихорадочно соображал, где же устроить хотя бы на неделю генерала. Он прекрасно понимал, что в госпитальную палатку его уложить нельзя, поэтому, оставив раненого на попечении Антонины Кузьминичны и Кати, перевязывавших его грузную фигуру, он вызвал в предоперационную Захарова. Тот думал недолго:
— Товарищ майор, у нас есть прекрасная землянка для трёх женщин-врачей — большая, обшитая тёсом, с большим окном, в красивом месте и немного в стороне от остальных землянок и палаток. Переведём врачей в одну из пустующих офицерских палаток ППМ. Вы говорите, что он пробудет неделю, ну, и они проживут в палатке эту неделю, ничего им не сделается. Я им санитара выделю, чтобы постоянно печку топил, а организовать это переселение и прибрать землянку за какие-нибудь полчаса успеем.
Борис согласился с предложением расторопного Захарова, и спустя час Тынчеров, помещённый в светлую, большую землянку с яркой электрической лампочкой под потолком, удовлетворённо воскликнул:
— Ну, майор, вечно ты прибедняешься! Да в такой землянке командующему фронтом можно лечиться! Вася, — позвал он своего адъютанта лейтенанта, — садись в машину, съезди в штаб, доложи Павлу Ильичу (так звали командующего армией) о моём ранении. Впрочем, об этом ему, наверно, уже сообщили. Доложи, что меня прооперировали, что всё благополучно и что я останусь лечиться у Алёшкина. Зайди к начальнику связи, пусть мне сюда телефон проведут и радиоприёмник пусть пришлёт. Ступай.
Когда лейтенант был уже у двери, генерал вдруг снова крикнул:
— Да, вот ещё что, скажи нашему повару, пусть сюда приедет и продуктов с собой привезёт — мяса, яиц, масла, колбасы настоящей и обязательно водки.
Алёшкин, присутствующий при этом разговоре, обиженно заметил:
— У нас, товарищ генерал, свои хорошие повара, накормят отлично. Да вам сейчас всё равно много есть нельзя…
— Чудак ты, Алёшкин, знаю я, что у вас есть! Насчёт поваров посмотрим. Ну, а баранины у тебя свежей нет? Нет! И колбаса только «рузвельтовская», так что не обижайся, генерал со своими харчами лечиться будет! Ну, Вася, ступай, ступай, я спать буду.
После ухода лейтенанта Борис сказал:
— Товарищ генерал, после операции мы вас одного оставить не можем. Раз вы своего адъютанта отправили, я к вам дежурить сестру пришлю.
— Сестру? Так я всю ночь не засну, если возле меня хорошенькая бабёнка сидеть будет! Ты что, Алёшкин, ведь я татарин, — засмеялся Тынчеров.
— Ну, я вам такую подберу, что вы заснёте, — успокоил его Борис, уходя.
На следующий день с раннего утра в расположении 27 госпиталя началась необычная суматоха. Приехавший повар, обслуживавший Военный совет армии, привёз давно не виданные в госпитале продукты: говядину, баранину, свежие яйца, копчёную колбасу и многое другое. Он быстро познакомился с поварами госпиталя и, узнав, где они работали до войны (старший повар госпиталя был шеф-поваром в знаменитом ленинградском ресторане «Астория»), заявил, что ему здесь делать нечего, тут вполне справятся и без него. После этого он отправился к Тынчерову, объяснил ему положение дел, привёл и представил ему повара госпиталя Сафирова, и тот, получив от генерала заказ на завтрак, отправился его готовить.
От повара, приезжавшего из штаба, стало известно, что в течение дня раненого собирался навестить командующий армией, вероятно, в компании с начсанармом. Это сообщение и вызвало переполох. До сих пор командующий армией генерал Старков ещё ни разу не был в госпитале, и, конечно, никто не хотел ударить в грязь лицом. Санитары занялись уборкой территории и улучшением маскировки палаток, дружинницы приводили в идеальную чистоту помещения. Срочно поменяли бельё у немногочисленных раненых, лежавших в госпитале. Медсёстры ещё раз проверили состояние операционно-перевязочного блока. Каждый старался по возможности чище и аккуратнее прибрать в своём жилье. Конечно, не остался без дела и Игнатьич, он навёл такой блеск в домике начальника госпиталя, что когда Борис после посещения Тынчерова возвратился домой, то он даже боялся ступить своими сапогами на чистые, аккуратные половички, добытые ординарцем неизвестно откуда.
А собаки, проявившие бурную радость при появлении Бориса, так и не были пущены в дом. Хотя обычно, когда Алёшкин занимался своими административными делами, писал какой-нибудь отчёт или готовился к очередным занятиям, обе они лежали около его ног, положив головы на лапы, подняв уши, и внимательно следили за каждым вновь вошедшим человеком. Они даже не оставляли своих мест, когда появлялись Игнатьич или Шуйская. В отсутствие Алёшкина собаки дружили с Игнатьичем.
Мы не оговорились, читатель, написав «собаки», их у Алёшкина было теперь действительно две.
Как только в конце апреля госпиталь передислоцировался в район селения Кривая Лука, Джек исчез, он не показывался двое суток. Борис и Игнатьич стали подумывать, уж не подорвался ли он на какой-нибудь
