Борису ещё не приходилось проводить такие операции, а больше было некому. Вызвать армейского хирурга для этого не хватало времени, он бы опоздал. Алёшкин, за полночи проштудировав захваченный ещё из дому учебник оперативной хирургии Шевкуненко, назначил себе ассистентом одну из молодых врачей-ординаторов, приказал операционным сёстрам Журкиной и Шуйской готовиться и затем приступил к операции. Он понимал, что шансы на спасение жизни этому бедному малому очень небольшие, но без операции раненый погибнет в следующие сутки, а может быть, и раньше. Конечно, ампутация проводилась под местным обезболиванием, как и всё, что делал Алёшкин во время войны. Была сильна установка А. В. Вишневского, освоенная в 1940 году. Эфирного наркоза раненый и не вынес бы.

На проведение этой операции потребовалось много сил, нервов, терпения и мобилизации всех знаний и опыта как самого Алёшкина, так и всех его помощниц. Спустя два часа, когда она была закончена, все сосуды перевязаны, рана обильно орошена антигангренозной сывороткой, засыпана порошком белого стрептоцида, ушита провизорными швами и, наконец, забинтована, раненого отнесли в землянку и оставили с ним специальную медсестру, только тогда Борис почувствовал, как сильно он устал физически и морально, ведь молодого, хорошо сложенного человека он превратил в полного калеку. Деформированный плечевой пояс, по существу, отсутствие его с одной стороны, делало фигуру человека неправдоподобно уродливой.

Симочка (так называли молоденькую врача-ординатора, ассистентку Бориса) не могла удержать слёз при виде обезображенного в результате их операции тела. Навёртывались слёзы на глазах и у медсестёр, обязан был сдерживаться только Борис.

Как ни жалко было ему этого парня, но он очень надеялся, что хотя бы сохранил ему жизнь. «Уродливая фигура — это уже второй вопрос, жизнь ведь всё-таки дороже всего!» — так думал и утешал себя Алёшкин. Однако в глубине души он пока не был уверен в положительном исходе своей операции.

Кстати сказать, раненый выжил. Его перенесли на новое место дислокации вместе с другими нетранспортабельными, держали в госпитале в течение двух с половиной месяцев и отправили в тыл только при получении команды о новом переезде госпиталя. К этому времени операционная рана Егорушки (так все звали бедного парня) вполне зажила, остались крошечные участки, покрытые грануляциями. И если в первую неделю после операции, когда у него спала температура, он со злобой смотрел на Бориса, был угрюм и почти не принимал пищи, заявляя, что, чем жить таким уродом, лучше умереть, то через месяц, подружившись с одной из ухаживавших за ним дружинниц, которая умело не замечала уродства его фигуры, была заботлива и даже нежна к нему, он стал более приветливым и разговорчивым. Большую роль в его настроении сыграла и Серафима Даниловна (Симочка), которая для лечения его огромной раны приложила всё своё умение и старание. Ко времени выписки из госпиталя, передружившись со всем младшим персоналом, он уже стал среди них как бы своим. У Егорушки оказался очень весёлый нрав и добродушный характер. Зайдя перед эвакуацией в домик Алёшкина, он, хотя и сдержанно, но всё же поблагодарил хирурга за спасённую жизнь и заявил, что с оставшейся правой рукой он сумеет прожить так, чтобы не быть никому в тягость.

На следующий день после этой операции последние люди госпиталя № 27 покинули район деревни Гостицы.

Мы забыли упомянуть ещё о двух важных событиях, которые произошли в период совместной стоянки госпиталей № 27 и № 39 в районе деревни Гостица. Первое, совсем неожиданное, произошло 16 апреля.

Вечером в госпиталь Неустроева приехал на своей машине ЗИС-101 член Военного совета армии генерал-майор Зубов. К Алёшкину явился нарочный, требовавший срочной явки всего начальствующего состава врачей и медсестёр в сортировку госпиталя № 39, где генерал Зубов намеревался проводить какое-то собрание. Оно началось в 18:00. Конечно, бросить госпиталь на произвол судьбы, хотя бы и на короткое время, было нельзя, и врач Батюшков с несколькими медсёстрами остались на местах.

В сортировке госпиталя Неустроева собрался весь медперсонал и пришедшие из госпиталя Алёшкина, стало очень тесно. Предвидя это многолюдье, из сортировочной палатки убрали носилки и козлы. Собравшиеся стояли довольно нестройной толпой. Генерал Зубов, войдя и поздоровавшись со всеми, получил довольно дружный ответ. Затем, оглядев толпу собравшихся, он предложил построиться по восемь человек в ряд, в колонну. После этого сборище приняло более привычный военный вид. Речь Зубова была краткой:

— Товарищи медики, в течение последних трёх с половиной месяцев наша армия вела ожесточённые бои с отступавшим противником, отогнала его на запад более чем на 800 километров, освободив, таким образом, Ленинградскую и большую часть Новгородской и Псковской областей. В этих боях многие бойцы и командиры проявили храбрость, бесстрашие и преданность Родине. Огромную работу провели и медики, особенно отличились ваши госпитали, принявшие на себя основной поток раненых со всей армии. По представлению санотдела, Военный совет армии постановил наградить некоторых врачей и медсестёр. Майор медицинской службы Алёшкин Борис Яковлевич, начальник госпиталя № 27 и ведущий хирург этого госпиталя награждается орденом Отечественной войны второй степени. Подойдите к столу.

Борис подошёл и только тут заметил, что на столе рядом с генералом лежали несколько десятков коробочек с орденами и медалями, около каждой — орденская книжка. Зубов передал Алёшкину книжку, коробочку с орденом, пожал ему руку и сказал:

— Поздравляю с военной наградой!

— Служу Советскому Союзу! — произнёс Борис немного растерянно, так как никак не ожидал столь высокой награды.

Вернувшись на своё место в строю, находясь в каком-то приподнято-восторженном состоянии, он довольно смутно слышал, как Зубов называл фамилии других награждённых. Впоследствии он узнал, что Неустроева наградили орденом Красной Звезды, такие же ордена получили начальники отделения госпиталя Алёшкина. Было много награждённых и медалями. Всего в госпитале № 27 в этот раз 18 врачей и медицинских сестёр получили награды.

Второе событие произошло не в самом госпитале, а во время его передислокации. Объездная дорога от частого пользования основательно разбилась, и для того, чтобы проехать, каждая машина пыталась проложить себе новый путь, расширяя таким образом ширину проезда на несколько десятков метров. Однажды Лагунцов, постоянно подменявший измученных шофёров, выбирая дорогу, наткнулся на холмик, похожий на большой муравейник. Он вёл санитарную машину, в которой сидели остававшиеся на старом месте медсёстры, дружинницы и врач Батюшков — всего одиннадцать человек. Он остановился, вылез из машины, чтобы поискать возможность объезда муравейника, и когда подошёл ближе, то в ужасе отпрянул: холмик оказался вовсе не муравейником, а грудой сваленных в беспорядке немецких противопехотных мин.

Лагунцов содрогнулся, сообразив, какой опасности он подвергался сам и