– Когда мне исполнилось двадцать пять, я поняла, что достигла своего предела – как рассветная ведьма и как сноходица. И нет, юный скальд, могущественной я не была. Но я всегда выжимала максимум из своих способностей. Я изучала людей и усмиряла их страхи, находила в их прошлом травмирующие события и помогала избавиться от них. Кроме того, выведывала тайны врагов и внушала людям ложные цели. Все это и многое другое я делала, используя сны. Это выходило за пределы возможностей больниства рассветных ведьм, но беда в том, что вершина, недостижимая для многих других, меня не устраивала.

Подумаешь, она умела ходить по чужим снам или распутывать их, словно спутавшуюся пряжу, и избавлять детей от кошмаров.

Она чувствовала себя бесполезной.

Но дело не только в том, что ниспосланной Дану силы Бадо́ стало мало, что она всегда стремилась к большему. Ее страшила смерть. Ее ужасала мысль о том, что однажды в том мире, который она привыкла считать родным, ее не станет. Что однажды она закроет глаза, а по ту сторону ее будет ждать неизвестность.

Разумеется, о мире теней никто из них тогда не знал – дверь между двумя мирами была надежно запечатана. Во всяком случае, так думали Туата Де Данная, немногие оставшиеся в живых после опустошительной войны с Сыновьями Миля, их потомки и обычные людей, в ком не было ни капли колдовской силы.

Разумеется, каждый человек, считающий себя достаточно праведным, и каждый рассветный колдун, истово поклоняющийся Дану, надеялся на то, что достоин попасть в ее чертоги. Что до Бадо́… Она знала: ей надеяться не на что.

Обо всем этом Леллю она не рассказала.

– После того, как мне исполнилось двадцать пять, я словно «заморозила» свое тело. Моя внешность осталась неизменна, а организм перестал стареть. К сожалению, сама я подобным даром не обладала – пришлось обратиться к тому, кто обладал. Однако для поддержания его чар уходила часть моих собственных сил.

– Это того стоило, – глупо улыбнувшись, сказал Лелль.

Улыбка исчезла. Вероятно, он понял, что делает комплимент ведьме, чти прекрасные белые руки по локоть вымараны в чужой крови.

И погасшая улыбка, и странное выражение, мелькнувшее в глазах, свидетельствовали о том, что Лелль не искал намеренно ее расположения. Не пытался выторговать себе жизнь или свободу за счет лести.

Бадо́ он нравился все больше. Хотя она и не имела ничего против льющейся в уши лести от молодых и неискушенных мужчин.

– И все же этого было мало. Я продолжала искать иного могущества, способа раздвинуть границы и познать суть вещей. Расспрашивала бардов и бродячих менестрелей о самых поразительных слухах и самых чудных встретившихся им колдунах. Искала ответы в чужих гримуарах[14], старинных книгах и манускриптах, в храмах и на сохранившихся стенах древних руин. Я жаждала всего странного, чуждого, необычного. И я его нашла.

– Карман, верно? Та, что открыла вам путь в мир мертвых?

Бадо́ резко подалась вперед.

– О, ты считаешь, что знаешь так много? Скальд, собирающий истории, чтобы воплотить их в стихах и песнях… А что насчет правды, которая не известна никому из ныне живущих?

В глазах Лелля пробудился уже знакомый ей голод. Неудержимая жажда сломанных печатей и разгаданных тайн.

– Какой правды? – почти беззвучно выдохнул он.

Ткач Кошмаров откинулась на спинку трона, но тело ее сковало напряжением. Такой, какой скальд видел Бадо́ сейчас, он запомнит ее надолго.

– Нападение Карман и опустошение ею ирландских земель пришлось на сложное для нашей страны время – оно совпало с моментом, когда магия мира мертвых просочилась в наш мир. Тогда и появилась Карман, которую называют первой полуночной ведьмой. Но правды в этом ни на грош – старуха лишь воспользовалась открытой дверью в мир мертвых. У истоков полуночной силы стояла не Карман. Брешь в мир теней пробила я.

Глава 28

Ле Гвинея

Морриган сдержала данное Дэмьену обещание, однако вспомнить ритуал, который показала ей однажды Бадо́, оказалось не так-то легко. Она пыталась повторить его, но давно, в далеком детстве, когда увлечение полуночной магией еще ее не поглотило.

После нескольких бесплодных попыток прорвать завесу между фэйрийским островом Тир-на-ног и человеческим миром Морриган всерьез забеспокоилась, что ее затея обречена на провал. Наверняка в других обстоятельствах она просто сказала бы себе, что сделала все возможное, что ценно само ее желание помочь…

Вот только дело касалось Дэмьена. А он, Балор тебя забери, был ей небезразличен.

Вдохновленная пришедшей в голову идеей, Морриган наведалась в старый и пустующий сейчас дом семьи Блэр. Для этого пришлось дважды преступить закон. Сначала, будучи отступницей, просто появиться на улицах Кенгьюбери. А потом взломать охранную печать дома, в простонародье называемую замком.

Зеркало, перед которым малышка Морриган проводила большинство своих неуклюжих ритуалов, оказалось на месте. Громоздкое и не изящное, на перепродажу оно не годилось.

Замерев напротив, Морриган резко выдохнула. Пора призвать на помощь родовой дар.

Она опустилась на пол. Поставив рядом непривычно белую свечу обратилась к полузабытой магии истины. Чары были сложными, поскольку позволяли через зеркала заглядывать в прошлое на несколько лет назад. И при этом – совершенно непрактичными. В основном, они предназначались для тренировок.

Однако не в этом случае.

Слетевшее с губ заклинание, несколько минут фокусировки, и отражение в зеркале изменилось, явив последний запечатленный в нем отпечаток памяти. Морриган увидела себя четырнадцатилетнюю. Вероятно, незадолго до принятия судьбоносного решения – оставить полуночную магию, а вместе с ней и отчий дом.

Морриган поморщившись от нахлынувшего волной странного чувства. Усилием воли заставила отражение измениться снова. Она будто проматывала кинопленку в обратную сторону, отчего молодела прямо на глазах. Чем глубже в прошлое, тем чаще рядом с ней появлялась Бадо́.

Мудрая наставница. Мать. Подруга.

Морриган сжала зубы, едва их не раскрошив. Нельзя поддаваться эмоциям. Незачем прокручивать в голове последние слова Бадо́ – о том, что дочери подвели ее, отринув полуночную силу. Как будто не она сама подвела дочерей тем, что стала беспощадной убийцей. Пока Клио жаждала созидать, а Морриган только этому училась, Бадо́ разрушала, разрушала, разрушала…

Подавшись вперед и крепко зажмурившись, Морриган глубоко задышала. Невидимые часы в ее голове отсчитывали мгновения. Наконец она взяла себя в руки и выпрямилась с непроницаемым лицом.

А из отражения на нее смотрела восьмилетняя Морри Блэр.

Именно в тот отрезок жизни Бадо́ показала ей «занятный трюк». Она не слишком любила учить дочерей рассветной магии,