но теперь понимаю, что это возможно. Это редкость, я понимаю это сразу, я чувствую это мгновенно, но, когда это чувство приходит, на миг не остается ничего прекраснее. На мгновение задерживаю дыхание, наслаждаясь легким покалыванием под кожей, потому что кто знает, когда я почувствую его снова. И вообще, почувствую ли я это снова.

Руки Нокса обжигают мои щеки, и все же я хочу, чтобы он оставил их там навсегда. То, как он целует меня, словно ему это нужно, словно он умирает от жажды, то, как он возбуждает меня, его дыхание быстрое и учащенное между каждым прикосновением наших губ – я чувствую его голод. Как будто он хочет взять от этого момента все, боясь, что потом никогда не сможет испытать его снова.

Я знаю это, потому что чувствую то же самое. Потому что во мне происходит то же самое. Мне не нравится думать, что этот момент и этот поцелуй на потертом, покосившемся диване, дороже которого сейчас для меня нет ничего на планете, не повторятся больше никогда.

И это пугает меня до чертиков. Я не должна этого хотеть. Нокс не из тех людей, кого я знаю. Кого я хорошо знаю. Я даже не знаю, что я к нему чувствую. Чувствую ли я что-нибудь к нему. А если да, то это еще хуже, потому что, как я уже сказала, я его не знаю.

Его пальцы скользят по моим плечам и рукам, прежде чем достигнуть талии и впиться в мою кожу. Крепковато, самую малость, но это говорит о том, что он сдерживается, не желая заходить дальше. Здесь и сейчас, на этом чудесном диване, даже если он хочет, я знаю, что хочет. Я ловлю себя на мысли о том, что было бы, если бы я ему это позволила. Если бы я сама подавала ему сигналы, прикасаясь к нему своими торопливыми пальцами, показывая, что я хочу еще, еще, еще.

Наши поцелуи жаркие, слишком неслаженные, слишком быстрые, чтобы быть идеальными, но все же они идеальны: мы вдвоем, он и я, я и он, наедине в этот момент.

Мои пальцы пробегают по его волосам и опускаются ниже, к шее, когда он обнимает меня, и я стараюсь не думать о том, как накаляется этот момент. Я обвожу пальцем черты лица Нокса, когда он наклоняется ко мне, упирается лбом в мой лоб и продолжает меня целовать.

Это будоражащее чувство. Манящее и страстное, волнующее и полное напряжения, каждое движение, каждый вздох, каждое прикосновение. И я этого хочу. Во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало.

От этой мысли у меня вдруг перехватывает дыхание, потому что я понимаю, как ослабевает мой самоконтроль. В этом-то и проблема. Он не должен ослабевать. Никогда. Я приехала сюда, чтобы оставить прошлое позади и сосредоточиться на своей карьере. Если я сейчас свяжусь со звездой сноуборда, который известен тем, что каждую ночь у него в постели разные девушки, Аспен перестанет быть для меня хорошим стартом. Таким, какой мне нужен.

В одно мгновение все меняется. На смену счастью приходит паника… Мне становится тесно, словно я задыхаюсь в крохотной комнатушке, где стены смыкаются вокруг меня, а сердце бешено колотится, предупреждая, что что-то не так.

Прежде чем Нокс успевает поцеловать меня снова, я отворачиваюсь и отталкиваю его твердую грудь.

Его губы касаются уголка моего рта, а затем он отстраняется от меня так поспешно, словно я огромный куст крапивы. Еще мгновение назад между нами не пролетел бы и листик, а теперь внезапно возникшее расстояние кажется обрывом у скалы.

Невозможно преодолеть. Невозможно игнорировать.

Я изучаю Нокса. Внимательно его анализирую. Не потому, что мне этого так хочется, а потому, что не могу иначе.

Нокс красивый. До такой степени, что даже не верится, что он существует. Иногда видишь фотографии таких людей в «Пинтерест» или «Инстаграм» и замираешь на секунду, две секунды, три, четыре, пять. А потом удивляешься, почему никогда не встречаешь таких людей в реальной жизни, пока не понимаешь, что все в них, абсолютно все, отретушировано. От идеальных темных бровей до полных губ и симметричных черт лица. Как правило, от этого осознания становится легче. В конце концов, это всего лишь монтаж. На самом деле такого не бывает.

Что ж, я была неправа. Вот оно, доказательство, прямо передо мной, так близко, что можно прикоснуться, и в то же время так далеко.

Вишневые губы, припухшие от наших жарких поцелуев. Большие глаза, зеленые. Не просто зеленые, а с яркими пятнами в радужке. Не знаю, как это вообще возможно. Возможно, аномалия. Я решаю, что отныне буду питать слабость к аномалиям. Если добавить в конце «-филия», это даже станет научным термином. Аномалифилия. Наверняка такая уже существует.

И, конечно же, как может быть иначе, прямо под его левым глазом есть идеальное родимое пятно. Это всего лишь родинка, но в то же время она – верх совершенства. Я продолжаю смотреть на него и не могу остановиться. Когда я думаю о Ноксе, первое, что я вижу, – это маленькое коричневое пятнышко. Это безумие. Конечно, это всего лишь пятно, я его уже несколько раз внимательно рассматривала, но мой мозг все равно думает, что это нечто невероятно красивое.

Родинкофилия.

Моя рука тянется через пропасть между нами и очень медленно гладит это место, которое слишком прекрасно для этого странного слова.

Ладно, на самом деле я этого не делаю, просто представляю. Мои нервы покалывает, потому что они отчаянно хотят, чтобы мои мысли стали реальностью. Кажется, Нокс догадывается, о чем я думаю в этот момент, потому что его губы приоткрываются, и я слышу, как он с дрожью в голосе вздыхает.

– Я смогу, – бормочет он.

Что он сможет? Что он имеет в виду? Мне следовало бы спросить его, это было бы логично, но я не могу произнести ни звука. Я стараюсь, очень стараюсь, но что-то внутри мешает. Каждый раз, когда я пытаюсь повысить голос, у меня не получается, и мне кажется, что мои попытки выглядят так, будто я задыхаюсь.

– Я смогу, – повторяет он.

– Сможешь что? – наконец-то.

– Я готов.

Понимаю ли я, что он имеет в виду? Даже не знаю, но его родимое пятно ослепляет меня, хотя на самом деле оно не может ослеплять, но я уже поняла, что с этим пятном что-то не так. Я смотрю на свои руки, которые стали совсем сухими, и разминаю их. Затем я