Шрифт:
Закладка:
– Не могла бы ты здесь ненадолго подменить меня? Мне нужно увести лошадей в стойло. Говорят, метель еще усилится.
– Конечно.
Я не утруждаюсь расспросами о том, как работает автомат с попкорном и сколько стоят входные билеты. В такую погоду сюда все равно никто не придет.
– Замечательно. Ты моя спасительница, – на мгновение он кладет руки мне на плечи и сжимает их. – В знак благодарности я зарезервирую тебе место в первом ряду на следующем собрании городского совета, хорошо?
– Э-э… хорошо.
– Возьми себе сэндвич с сыром.
– Я не люблю сыр.
– Ах, да. Ну, тогда… Дождись меня. Я быстро.
Я улыбаюсь:
– Не волнуйся. Я все равно сейчас не смогу уйти далеко.
Уильям одаривает меня еще одной благодарной улыбкой, а затем выбегает из магазина. Онемевшими пальцами я стаскиваю ботинки, снимаю куртку и делаю глубокий вдох. Мне нравится запах в «Олдтаймере»: запах горящих дров и старой мебели. От него сразу становится уютно.
Я дую на руки и растираю их друг о друга, пока иду по мягкому ковру через магазин и останавливаюсь у большого стеллажа с пластинками. Я перебираю пальцами один альбом за другим и наконец останавливаю свой выбор на Дэвиде Боуи. Я ставлю пластинку, а затем усаживаюсь в широкое кожаное кресло перед камином. Чтобы высушить брюки, я задираю ноги и наслаждаюсь теплом, которое изгоняет холод из моих конечностей.
Некоторое время я смотрю на огонь, завороженно наблюдая за тем, как пламя пожирает дрова, когда дверь с лязгом открывается, и «Олдтаймер» наполняется пронзительным воем пурги.
– Черт, вот же холодно!
Я поворачиваюсь в кресле и буквально вытягиваю шею над спинкой.
– Нокс? – вырывается у меня. – Что ты здесь делаешь?
У Нокса такой же удивленный вид, как и у меня. Он приостанавливается, шаркая ботинками по ковру, и моргает:
– Пейсли?
– Уильям попросил меня ненадолго подменить его, – объясняю я.
– А-а, – он выходит из ступора и снимает ботинки. – Что ж, тогда придется составить тебе компанию. Вообще-то я просто хотел перекусить парой бутербродов после тренировки, но теперь меня отсюда даже десяток лошадей не вытащит.
– Значит… – я делаю глубокий вдох. – Нам остается только надеяться, что метель скоро стихнет.
Нокс откидывает голову и громко смеется, после чего подходит ко мне и опускается в кресло рядом со мной. Кожа издает такой звук, будто из нее выходит воздух.
– Сразу видно, что ты не местная.
Я хмурюсь:
– Почему?
– Потому что метель в Аспене не стихает так быстро. Нам повезет, если мы выберемся отсюда до завтрашнего утра.
– До завтрашнего утра? – пищу я. – Мне надо позаботиться о ваших туристах!
Мысль о том, чтобы провести еще одну ночь рядом с Ноксом Винтерботтомом, сдавливает мне горло. Нет, не может быть. Ни за что. Это только усугубит мой и без того бушующий водоворот чувств.
– Справятся какое-то время без тебя, – Нокс украдкой оглядывается по сторонам, а затем снова встает с кресла и возвращается с целым подносом сэндвичей с сыром.
Я кривлюсь:
– Ты противный.
Он кусает сэндвич.
– А ты ненормальная, – чавкает он. – Все любят сыр.
Я морщу нос и снова погружаюсь в захватывающий огненный спектакль.
Краем глаза я вижу, как Нокс бросает на меня взгляд.
– Мы не разговаривали с… того вечера.
– Точно.
– Так… В смысле… Ты в норме?
Я вгрызаюсь в выпирающий кусочек кожи на нижней губе:
– Конечно.
Я слышу, как он с облегчением вздыхает:
– Ладно. Хорошо.
Только сейчас я поворачиваюсь обратно к нему:
– А ты?
Нокс пожимает плечами:
– Меня никогда не волновало, что обо мне пишет пресса.
Я удивлена:
– Тебя не интересует, что о тебе думают в мире?
– Не-а.
Я моргаю:
– Почему?
– А почему должно? – он запихивает в рот последний кусочек сэндвича. – Пусть все думают, что хотят, лишь бы я не забывал, кто я такой.
Я дергаю за ниточку, выбившуюся из шва кресла:
– А бывает, что ты иногда боишься забыть?
Нокс не торопится с ответом. В конце концов он говорит:
– Чаще, чем ты думаешь.
– Я тоже, – говорю я тихонько, сама не знаю, зачем.
Нокс некоторое время смотрит на меня, затем откладывает поднос с бутербродами в сторону и вытягивается в кресле:
– Странно.
– Что странно?
– Мы живем под одной крышей, но у меня такое чувство, что я совсем тебя не знаю.
– Значит, нас таких двое, – бормочу я.
Нокс наклоняет голову набок и задумчиво смотрит на меня.
– Тогда, – говорит он наконец, – сыграем в игру. Правда за правду, идет?
Я колеблюсь. Мне не очень-то хочется играть, но отсутствие желания говорить о себе сталкивается с желанием узнать о Ноксе больше. Второе побеждает.
– Ладно. Начинай.
Он глядит на потолок и покачивает ногой:
– Мой отец постоянно во мне разочаровывается, и я не знаю, как это изменить, не разочаровав себя.
Ой. Ого. Это было откровенно.
– Сочувствую, – говорю я.
– Не стоит. Твоя очередь.
– Ладно. Хм. Мне нравится этот кинотеатр.
Нокс смеется. Как бы мне хотелось, чтобы он засмеялся еще раз.
– Это не считается.
Я хитро улыбаюсь:
– Ну, ладно. Я боюсь, что я недостаточно хороша.
– Для чего? – спрашивает он.
– Для… не знаю. Для катка. Для жизни. Для всего.
– А-а. Понимаю, – его взгляд перемещается на огонь и на мгновение теряется в нем, прежде чем он снова смотрит на меня. – Я уверен, что тебе не стоит этого бояться.
– Да. Может быть. Твоя очередь.
Он берет еще один сэндвич:
– Я звезда сноубординга, хотя и не хочу ей быть. Снова твоя очередь.
– Чего?!
– Никаких вопросов. Только ответы. Давай, говори.
Сначала я хочу возразить и сказать ему, что об этом нужно поговорить, но, подумав, оставляю все как есть, потому что мне нравится эта идея. Это так здорово – говорить о вещах, которые меня тяготят, не вдаваясь в подробности. Просто выговориться и больше не нести их в одиночку. Внезапно этот момент становится похож на параллельный мир, в котором мы можем открыться друг другу без необходимости снова возвращаться в реальность. Есть только здесь и сейчас, изолированное от нашей обычной жизни. От этой мысли у меня начинают подрагивать нервы, поэтому я встаю и думаю о том, как сделать так, чтобы нам было комфортнее. Когда я снимаю иглу с пластинки и оглядываю магазин, звучат последние ноты песни «Heroes» Дэвида Боуи.
Нокс хмурится. Его волосы задевают кожаное кресло, когда он поворачивает голову и
