– Мы Мстители, а она Танос, – бормочет Гвен, – который, как мне кажется, больше похож на Гаргамеля из «Смурфиков».

– Пусть так, – я поднимаюсь, засовываю фото Нокса в мусорный бак и залпом допиваю кофе. – Она готовит меня к Олимпиаде. Да будь она хоть Пеннивайзом, мне будет все равно.

Гвен вздрагивает, шагая за мной. Ее пальто зацепляется за изогнутую ножку стола, но она хватается за меня и высвобождается.

– У тебя жуткое воображение, Пейсли.

Леви с Эрином начинают смеяться, и на мгновение мне даже удается развеселиться, почувствовать себя свободной и счастливой.

– Резче!

Голос Полли эхом разносится надо льдом и в моих ушах, когда я вытягиваю ногу и прыгаю. Я прижимаю руки к телу и успеваю сделать два с половиной оборота, прежде чем сила тяжести возвращает меня на лед и портит тройной аксель – в очередной раз. Мои ноги подгибаются, и в течение миллисекунды я шатаюсь, как пятилетний ребенок, который впервые встал на коньки и пытается найти равновесие.

От досады я шлепаю ладонями по бедрам и смотрю на Полину. Ее губы сжаты в тонкую линию, а выражение лица, как всегда, безучастное. Сейчас у меня такое чувство, что последний раз у меня получилось сделать этот прыжок по чистой случайности.

– Который это по счету? – хриплю я.

– Двадцать седьмой. И только четыре из них были в два с половиной оборота.

– Ладно. Еще один.

Полли коротко кивает, как будто и не ожидала ничего другого, хотя обычная тренировка уже давно окончена и на льду, кроме нас, никого нет. Я вытираю пот со лба тыльной стороной ладони и достаю заколку, чтобы заколоть выбившиеся пряди в пучок. Skate America все ближе, и на прошлой неделе Полли сказала, что подумывает разрешить мне прыгать только двойной аксель. Нет нужды говорить, что от этого мои амбиции выросли до небес. Двойной аксель означает более низкий балл, а это не то, к чему я стремлюсь. Я хочу быть лучшей. Хочу прыгнуть выше головы. Стать следующей Полиной Даниловой и показать всем, во что превратилась голодная, изъеденная вшами девчонка из трущоб Миннеаполиса.

– Я смогу, – говорю я себе. Перед моим ртом образуются облачка пара. – Я смогу, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Даже если я упаду еще сто раз и разобью себе колени. Я не сдамся, потому что именно для этого я и рождена – для этого танца на льду под мелодию моей страсти. Мои ноги прикованы ко льду, а когда я прыгаю, у моего сердца вырастают крылья. И так каждый раз.

– Следи за движением при приземлении, – говорит Полли. – Контролируй усилие. Тогда приземление само по себе станет плавнее.

Я киваю, разбегаюсь и вытягиваю руки. Я развожу пальцы в коньке настолько широко, насколько могу, поднимаю ногу и готовлюсь к следующему прыжку.

– Закрой глаза перед прыжком!

Крик Полли выбивает меня из колеи и прерывает прыжок.

С широко раскрытыми глазами я поворачиваюсь к ней:

– Что?

– Ты не чувствуешь, – говорит она, сжимая руками бортик. – Потому что ты судорожно концентрируешься на прыжке. Не прыгай головой, Пейсли. Прыгай вот этим.

Она постукивает указательным пальцем по своей груди в области сердца, и мне даже кажется, что я вижу намек на легкую улыбку на ее губах.

– Прыгай только тогда, когда почувствуешь эмоции внутри, когда они захлестнут тебя. Ты знаешь технику. Не думай. Просто прыгай и чувствуй.

Я делаю глубокий вдох, не обращая внимания на учащенный пульс, и закрываю глаза. Все во мне кричит, чтобы я их открыла снова, пока я ставлю одну ногу перед другой, делая длинные шаги. Но я держу их закрытыми, пытаюсь отключить голову и набираю скорость. В какой-то момент я перестаю думать и просто ощущаю на коже холодный, режущий воздух. Тело знает, сколько времени у меня осталось до столкновения с бортиком. Оно знает этот каток. Оно знает этот лед. Я буквально лечу над катком и открываю глаза в тот момент, когда не задумываясь прыгаю, повинуясь внезапному порыву.

Крылья моего сердца расправляются и несут меня. Я отсчитываю один оборот, два, три, пока не приземляюсь твердо и подконтрольно. У моего вращения есть чемпионский потенциал. По крайней мере, для меня в этот момент.

Из моей груди вырывается удивленный вздох, и я распахиваю глаза. От эйфории я не могу сдержать безумный смех.

– Получилось!

Мои коньки скользят прямо к Полли. Когда я останавливаюсь, в воздух взлетает вихрь из ледяной стружки.

– Боже мой! Вы видели? С ума сойти!

– Это только начало.

– Начало?! – должно быть, мой организм вырабатывает огромное количество серотонина и дофамина, иначе я не могу объяснить, почему я кладу руки на плечи Полли и обнимаю ее. – Это был уровень чемпионки мира!

Мой тренер старается не показывать эмоций, но не может спрятать дрожь в уголках рта. Она кивает.

– Ты далеко пойдешь, Пейсли, – на ее обычно хмуром лице появляется настоящая улыбка. – Олимпиада ближе, чем ты думаешь.

И в этот момент я впервые понимаю, что такое настоящий тренер. Это тот, кто всегда заставляет тебя пробовать что-то снова и снова, даже если ты уже давно перестала стремиться стать тем, кем действительно хочешь быть. Конечно, тренировки не всегда приносят славу, но без тренировок не бывает славы. Полли это знает. И она каждый день следит за тем, чтобы я об этом не забывала.

Шоколадные губы

Пейсли

После тренировки я все еще чувствую себя настолько воодушевленной, что решаю пройтись пешком, а не ехать на «Хайленд-Экспресс». Тишина приятная, ее нарушает только скрип снега при каждом шаге. Снег идет довольно сильно, и вскоре мои джинсы промокают. В какой-то момент темноту дороги прогоняют теплые огни центра. Мимо меня проносится карета Уильяма, лошадь довольно фыркает, а проезжающие туристы смотрят на украшенные к Рождеству дома Аспена с нескрываемым блеском в глазах. Когда я прохожу мимо закусочной, Кейт как раз принимает заказ. Она поднимает взгляд от блокнота и машет мне в окне. Я улыбаюсь ей и машу в ответ, прежде чем идти дальше.

Тем временем мелкий снег превратился в настоящий буран и мешает обзору. Лишь редкий свет уличных фонарей указывает мне путь. Но когда идти становится так тяжело, что я с трудом переставляю ноги, я наугад хватаюсь за ручку двери ближайшего магазина и с усилием захожу внутрь.

– О, Пейсли! Слава тебе, Господи.

Снег залетает в открытую дверь и оседает на толстом персидском ковре. Приложив все силы, я толкаю дверь, чтобы закрыть