Шрифт:
Закладка:
– «Земля» вызывает «Пейсли», – Гвен машет перед моим лицом своей розовой перчаткой в горошек. – Ты все еще с нами?
Когда я поднимаю глаза, мне приходится дважды моргнуть, чтобы рассмотреть пейзаж. Я едва не спотыкаюсь о газовый фонарь или о собственную ногу, не знаю точно, но мне приходится вцепиться в руку Леви.
Он смеется:
– Все нормально?
Я киваю, пока окидываю взглядом окрестности, пытаясь изучить каждый дюйм этой зимней Страны чудес.
– Кажется, это самое красивое место, где мне доводилось бывать.
Ели вокруг Серебряного озера украшены рождественскими игрушками и разноцветными гирляндами, которые освещают улыбающиеся лица множества людей в одежде самых разных цветов. Я замечаю под заснеженной елью Полину с оловянной кружкой в руках и меховой шапкой лисьего цвета на голове. Я искренне надеюсь, что это искусственный мех. Она разговаривает с отцом Гвен. Увидев меня, она кивает мне, и я киваю в ответ. Мы с Полиной нравимся друг другу, и мы показываем это кивками, потому что живем в одном городе-призраке, и у нас тут так принято. Кивать.
Гвен теребит помпоны своей шерстяной шапки, прежде чем надеть ее на голову.
– Вон мама. Давайте перекусим, пока нас Харпер не испепелила взглядом. На голодный желудок я этого не выдержу.
Харпер сидит на голом стволе дерева и зашнуровывает коньки. Бордовое кашемировое пальто доходит ей до колен. Под ним, похоже, только платье для выступления, так как она уже натягивает колготки на коньки и поправляет на них гетры. Ее волосы рыжими волнами спадают по обе стороны лица, и я наблюдаю, как Харпер выпрямляется, встряхивает их и собирает в пучок. При этом ее взгляд устремляется на группу людей за елями, у подножия горы Баттермилк. Я не знаю, почему все там стоят, пока над их головами парень на сноуборде не делает двойное вращение, а девушки не говорят хором «о-о-о» и «а-а-а».
Нокс. Ну, конечно.
– Если ты и дальше будешь так на него пялиться, Гвен сегодня ночью не уснет, – Эрин не смотрит на меня, но его насмешливый взгляд говорит сам за себя. – Она не даст бедному Бингу Кросби ни минуты покоя, будет строить версии и ждать, что он вставит свои пять копеек.
– Он же кролик.
– Да. Кролик, который вставляет монетки. Поэтому он всегда в своем домике сидит на задних лапках.
– Он сидит в домике на задних лапках, потому что его хозяйка ненормальная.
Гвен резко поворачивается:
– Это кто это ненормальная?
– Ты, – Эрин ухмыляется. – Но мы все равно тебя любим.
– И правильно делаете. А то я скажу маме обобрать вас до нитки.
Она щурится и показывает на Кейт, которая кружит у своего киоска, раздавая сэндвичи. Это не совсем киоск. Это несколько раскладных столов, украшенных мишурой и белым флисом, имитирующим снег. На площади звучит песня Майкла Бубле «It’s Beginning To Look A Lot Like Christmas». Кажется, я в жизни не видела раскладных столов красивее этих.
– Мы обожаем тебя, Гвендолин, – говорит Леви, беря ее лицо в свои ладони и покрывая поцелуями покрасневшие от холода щеки. Она со смехом отбивается от него и ныряет под его руку.
Кейт наливает половник горячего пунша в жестяную кружку и протягивает ее мне:
– Это твое первое Рождество в Аспене, Пейсли. Не пугайся оленей.
Я делаю большой глоток, обжигаю горло и кашляю. На мгновение мне кажется, что я умираю, но потом все проходит.
– Оленей? – спрашиваю я, переводя дыхание.
– Не настоящих, – говорит Гвен, кусая сэндвич и щедро демонстрируя мне пережеванную еду во рту. Она указывает на ярко мигающее пластиковое животное, у которого нет половины морды. В нескольких метрах от него стоит олень с распоротым брюхом. Мне видны провода, которые его подсвечивают. Они такие уродливые.
– Это Уильяма. Он унаследовал их от отца, который унаследовал их от своего отца, который получил их от прабабушки своей троюродной сестры.
– Они похожи на декорации к Хэллоуину.
Леви кивает:
– Красота, правда?
– Невероятная.
Эрин машет на Сильвер-Лейк, держа в руке сэндвич:
– Харпер разминается. Она выступает следующей. Посмотрим, как она запорет лутц?
– Еще как посмотрим.
Гвен подсаживается ко мне и Эрину, который одной рукой быстро запихивает в рот последний кусок сэндвича, а другой цепляется за руку Леви и лавирует по направлению к катку.
Я наблюдаю за Харпер. У нее сосредоточенный вид, челюсть напряжена, когда она делает один шаг за другим и грациозно скользит по льду. Одним плавным движением она разворачивается и продолжает ехать уже спиной. Ее сосредоточенность ослабевает, когда она обводит взглядом толпу людей.
«Она кого-то высматривает», – думаю я. Вскоре в свете ярких гирлянд в ее глазах появляется разочарованный блеск, который говорит о том, что ее поиски напрасны.
Может, родителей. Может, Нокса, не знаю. Но мне становится ее жалко. А когда начинается ее программа, и она портит не только лутц, но даже риттбергер, мне становится ее жаль еще сильнее. Харпер, конечно, бывает невыносимой. Но я думаю, что дело не в этом. Я думаю, Харпер – это нечто большее. Она просто из кожи вон лезет, чтобы никто не перелез через стену, которой она себя оградила.
Может быть, когда-нибудь она ее разрушит. Не люблю стены. Я не умею лазить.
В тот момент, когда ее произвольная программа заканчивается, и она, как умирающий лебедь, опускается на лед, я слепну. Ладно, не совсем, но на мгновение это ощущается так. Повсюду ярко, все светит. Кажется, будто Харпер сгорает, а я думаю только о своем зрении и о тех прекрасных вещах, которые я больше никогда не увижу: о солнце и цветах, об Аспене и Бинге Кросби, но никто, похоже, не хочет меня спасать, потому что вокруг меня почему-то раздается громкий визг, и никто не понимает, что я тут слепну.
– Слишком ярко, Уильям! – это голос Рут, определенно ее. – Приглуши проклятый прожектор!
И тут он гаснет, и я вижу на льду настоящего лебедя Харпер, а не того, который горит.
Все-таки я не ослепла. Жизнь прекрасна.
Но, сдается мне, я могу потерять слух, если Гвен продолжит так немилосердно пищать мне в ухо.
Она хватает меня за руку и подпрыгивает
