Но она кивает. По какой-то необъяснимой причине она кивает, надевает шлем на голову и влезает в другие ножные крепления тандемного сноуборда. Я защелкиваю их, дважды и трижды проверяю, надежно ли они закреплены, прежде чем залезть в свои.

– Слушай, тебе нужно будет немного мне помогать, ладно? – видя, как ее глаза округляются от паники, я торопливо добавляю: – Ты же совсем легкая, мне не придется сильно балансировать. Просто стой в полусогнутом положении, да, именно так, и немного помогай руками. Нет, погоди, я покажу, – я поднимаю ее руки в нужное положение, поправляю стойку. – Отлично. Ты почувствуешь, как нужно двигаться, но от тебя не потребуется много усилий. Я все возьму на себя. Просто не маши руками слишком сильно, хорошо?

– Хорошо, – она проглатывает половину слова, и оно становится похоже на «хоршо».

На трассе раздается мой тихий смех:

– Готова?

– Нет.

– Хорошо. Так даже лучше.

Я надеваю очки на нее, затем на себя, и мы трогаемся с места.

Пейсли визжит. Долго, до тех пор, пока хватает воздуха, а затем кричит снова. Но потом она смеется, и это самый прекрасный звук, который я когда-либо слышал. Я не знал, что такое возможно, но мое сердце отзывается, и по всему телу разливается тепло. Пейсли давится слюной, так она громко смеется. Не хочу, чтобы она останавливалась.

Последний раз я чувствовал себя таким счастливым на сноуборде, когда еще не был в профессиональной лиге. Когда я делал это только для себя, просто между делом, когда мне этого хотелось. С тех пор как на меня стали давить, требуя всегда кататься идеально, без ошибок, каждый заезд кажется бесконечным. Я занимаюсь сноубордингом в дисциплине хафпайп, поэтому редко катаюсь ради болельщиков, но даже это – сплошной стресс. Заезд длится не дольше нескольких минут, но они тянутся как часы, пока я твержу себе, что нужно быть быстрее, точнее, элегантнее. Это не весело, давно уже не весело, это сплошное напряжение, постоянный страх оступиться. Разочаровать.

Сейчас мне некого разочаровывать. Сейчас это только для нас, для Пейсли и меня, и мы смеемся. Мы смеемся так, как будто нас не поломало жизнью, как будто мы просто счастливы, и я верю, что в этот момент так оно и есть.

Остальные аплодируют, когда мы подъезжаем к подножию горы Баттермилк. Это первое Рождество, когда мы предлагаем такие тандемные спуски вместе со мной. Папа предложил эту идею на городском собрании, потому что Дженнет посчитала, что во время праздника нам нужно что-то сделать для моего пиара. Уильям сразу же загорелся. Неудивительно. Он согласен на все, что идет на пользу имиджу Аспена. Никто не спросил, согласен ли я, и я был зол, очень зол, но сейчас мне это нравится.

Пока я освобождаюсь от пряжек, Пейсли снимает с головы шлем. Ее щеки раскраснелись, а глаза сияют от восторга.

– Я не умерла, – восклицает она, – я спустилась с крутой горы на тоненькой доске и не умерла!

– Это еще надо проверить, – говорит Уильям, который появляется рядом с нами в своем пуховом комбинезоне и поднимает руку. Не понимаю, как он вообще в нем двигается. На вид он ужасно неудобный. – Сколько пальцев видишь?

– Три, – отвечает Пейсли.

– Неправильно! Их четыре.

– Нет, – Пейсли хмурится. – Их три.

– Точно?

– Да.

– Ладно. Три. С тобой все в порядке.

Уильям начинает освобождать ее от защитного снаряжения, а Пейсли через его плечо заглядывает на Серебряное озеро. Леви и Эрин скользят по льду параллельными шагами, вращаются, после чего Эрин просовывает руки под подмышки Леви, откидывается назад и поднимает партнера в воздух во время пируэта. Толпа аплодирует. Некоторые свистят.

Они хорошо танцуют, но я не могу долго смотреть, потому что это больно. Этот звук. Коньки на льду. Это больно.

– Я скоро, – говорит Пейсли. Она выжидающе смотрит на меня. – Ты посмотришь?

«Ты посмотришь?»

Она спрашивает так, будто это пустяк. Как будто я могу это просто так сделать. Посмотреть.

Уильям мельком бросает взгляд в мою сторону, когда снимает с нее наколенники. Его рот кривится в сочувствии. Он не знает, что со мной происходит, но ему известно, что я бросил хоккей. Все в Аспене знают, что я избегаю льда. Все, кроме Пейсли.

– Я, э-э…

На самом деле я хочу ей сказать, что не могу. Мне ведь надо провести тандемный спуск, так что у меня есть веское оправдание. Но, глядя на то, как она стоит с распахнутыми глазами и легким намеком на улыбку, как будто она счастлива, как будто для нее действительно много значит, когда я смотрю на нее, все мои планы рушатся.

– Да. Да, конечно, посмотрю.

Неужели я это сказал? Это сорвалось с моего языка?

Судя по ее сияющей улыбке, да.

– Хорошо. Круто.

Да. Круто.

Пейсли ныряет под заградительную ленту. Ее подхватывает Гвен, которая берет ее под руку и тащит к Серебряному озеру.

Я смотрю ей вслед с неприятным чувством в животе. Положив руку на затылок, я моргаю и смотрю на небо, а затем обращаюсь к Уильяму:

– Можно тандемному оракулу сделать перерыв на пару минут?

Он все еще держит в руках защитное снаряжение Пейсли. Обычно Уильям на такое возмущается и читает лекцию о том, как точно подобрано время, чтобы многие люди успели прокатиться, но на этот раз он этого не делает. На этот раз он кивает.

– Спасибо.

Я поворачиваюсь и тоже ныряю под заградительную ленту. Выпрямившись, я встречаюсь взглядом с Рут.

– Ох, мальчик мой, – говорит она голосом, полным сострадания. Именно так я себя и чувствую. Как мальчишка. Будто мне снова двенадцать, и я растерян и напуган. Но я все равно иду дальше, шаг за шагом мимо украшенных столов. Сердце так и норовит вырваться из груди.

Я останавливаюсь возле одной из светящихся елей.

Песня «White Christmas» прерывается, и Пейсли выходит на лед. Я слышу шаги за спиной, совершенно отчетливо, потому что вокруг тихо, и тут ко мне сбоку подходит Уайетт.

Он не смотрит на меня. Он смотрит на Пейсли. Но спрашивает:

– Все нормально?

Это «Все нормально?» означает: «Не надо», «Не мучай себя, друг».

– Все хорошо.

Уайетт слышит мою вторую фразу. Я произношу ее не вслух, только мысленно: «Ты постоишь здесь, рядом со мной, пока это не закончится?», но Уайетт ее слышит. Он кивает и остается.

Мы с ним не умеем иначе. Мы всегда остаемся. Включается Эд Ширан. «I See Fire».

Пейсли начинает двигаться. Только что она стояла на сноуборде, скованная страхом, а теперь танцует на льду, грациозно,