В этот момент кабинка подъезжает к средней станции.

Прежде чем Пейсли успевает что-то сказать, я открываю дверь и выхожу наружу. Свежий воздух пахнет снегом и особым запахом, присущим только ночи. Я глубоко вдыхаю его, наслаждаясь жгучей болью от мороза в ноздрях. Здесь царит полная тишина.

Краем глаза я замечаю, как Пейсли с трудом вылезает из кабинки из-за снаряжения. Я мог бы помочь ей, какая-то часть меня даже хочет этого, но это неважно, потому что она уже по щиколотку в снегу и решительно шагает ко мне.

Я бы ее сейчас сожрал. В первую очередь я, конечно, зол и обижен, но, Боже, как она мчится по склону в этом толстом снаряжении… Мне приходится на секунду зажмуриться и глубоко вздохнуть, чтобы сдержать улыбку.

– Слушай, Нокс… – пыхтит Пейсли, когда добирается до меня. Я наблюдаю, как вздымается и опускается ее грудь, когда она бросает на меня такой взгляд, будто собирается сказать что-то очень важное. Ей мешают выбившиеся из под шапки две пряди. Она проводит ногтями по щеке, убирая их обратно под шапку, оставляя красные полосы. – Я… я не умею кататься на сноуборде.

Да. В самом деле, очень важное.

Всего один большой шаг – и я встаю прямо перед ней. Пейсли поднимает на меня взгляд, но не смотрит мне в глаза. Вместо этого она смотрит на мою спортивную куртку: на большой крест, который отделяет друг от друга буквы D O P E.

Бренд, который меня спонсирует. Если бы они только знали, насколько хорошо эта куртка описывает мою жизнь…

Проходит некоторое время, прежде чем Пейсли выдыхает задержанный воздух, и перед ее лицом появляется легкое холодное облачко. Когда я кладу указательный палец ей под подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза, она вздрагивает. В ответ я ухмыляюсь, очень коротко, невольно, словно младенец, и провожу кончиком пальца по контуру ее лица, останавливаясь на чувствительном месте чуть ниже уха, где заканчивается ее шапка. Мне кажется, что я рисую ее, и мне это нравится, очень нравится. Мой палец движется дальше, поглаживая переносицу и исследуя изгиб нижней губы. Она приоткрывает рот, проводит кончиком языка по губам, и, черт возьми, моя лучшая часть отзывается пульсирующим желанием. Я чувствую ее дыхание на своем лице. Можно ведь так просто поцеловать ее. Так просто преодолеть последние миллиметры и сделать ее дыхание своим.

Пейсли затуманивает мой разум. Я знаю себя, но одновременно уже не знаю, кто я такой. Она вдруг стала олицетворением всего того, что составляет мое «я», и этот факт вытесняет все рациональные мысли о том, почему я не должен сейчас держать ее за подбородок, почему я не должен обхватить ладонями ее лицо, запустить кончики пальцев под ее шапку, ощущая холодные губы и тепло волос. Пейсли смотрит на меня. Мне кажется, она видит все. Мне кажется, она не видит ничего. Но, возможно, видит даже больше, чем я, потому что сейчас я даже не знаю, кто я или что я. Я знаю только, что Пейсли здесь, прямо передо мной, но в то же время в сотнях километров от меня. С ней что-то не так, нет, с нами обоими что-то не так, но я хочу, чтобы мы вместе выяснили, почему. Я хочу, чтобы мы разобрались во всем и потом решили, кем мы хотим быть: вместе израненными, вместе одинокими или просто Пейсли и Ноксом.

Я сглатываю. В горле першит. Мы стоим так близко, что мои губы почти касаются уголка ее рта.

– Я не буду тебя целовать, – шепчу я. Несмотря на ночной холод, кожа Пейсли пылает жаром. – Не сегодня, Пейсли.

Когда я отступаю на шаг назад, я вижу, как ее тело расслабляется. Ее плечи опускаются. Она стоит передо мной, надувшись на меня, в экипировке, посреди склона под черным небом и смотрит на меня так, словно я бросаю ее одну на произвол судьбы.

– Почему?

Это слово едва слышно, но оно еще долго висит в воздухе, прежде чем раствориться в вершинах горы Баттермилк.

Уголки моего рта подергиваются. На этот раз мне не удается подавить смешок, и я улыбаюсь. Я опускаю взгляд на землю, расчищаю ботинком снег и снова поднимаю глаза:

– Ты казуар. Вот почему.

– Я… что?

– Казуар.

– Казуар, – повторяет она, как будто хочет почувствовать вкус этого слова на языке. – Что это такое?

– Посмотри в словаре.

Она просто стоит, растерянная, смотрит на меня, но ничего не говорит. Сноуборд издает глухой звук, когда я роняю его в снег, прерывая интимный момент. Если у нас вообще был такой момент. Наверное, был. У нас с Пейсли вечно так. Мы коллекционируем моменты. Моменты, но не более.

– Я не умею кататься на сноуборде, Нокс, – повторяет она, не сводя глаз с доски, а затем переводит взгляд на трассу. Она сглатывает.

– Неважно. Меня хватит на нас обоих. Моя дисциплина – хафпайп, но я могу спуститься с горы и на лыжах. Проще простого.

Она кривит рот:

– Ты такой самоуверенный.

Я приседаю, чтобы расстегнуть крепления сноуборда, и подмигиваю ей снизу:

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть уверенным в себе, когда умеешь что-то делать.

Ее дыхание сбивается. Она еще раз смотрит на трассу, разминает руки перед толстым надувным щитком на груди и с дрожью вздыхает:

– Я не знаю. Вряд ли у меня получится. А вдруг я что-нибудь себе сломаю? Или получу черепно-мозговую травму? Я больше никогда не смогу кататься на коньках, я даже не буду знать, кто я, и…

– Эй, – ее рука в моей, и я даже не помню, как за нее взялся. Ее нежные пальцы слегка подрагивают, как будто она хочет отстраниться от меня, но не отстраняется. Надо бы чаще брать ее за руку, раз уж я знаю, что так делать можно. – Ты поедешь со мной. Мои падения можно по пальцам пересчитать. К тому же это самая простая трасса. До низа совсем недалеко. Всего пара минут. Доверься мне.

Два слова, а столько смысла. Еще когда я их произношу, я понимаю, что сглупил. По ее глазам я вижу, как она перебирает в голове двести восемьдесят пять причин, почему ей не стоит мне доверять. Наверняка, она составляет список, где аккуратно записан каждый мой скандал. «Как глупо, – думаю я, говорить ей о доверии, когда я сам себе не доверяю. – Как