у меня под боком, выкрикивая что-то про судьбу, ее дыхание пахнет сэндвичем и конфетным шариком. А затем я вижу, как Леви сговаривается с Гвен, похлопывая ее по спине снова и снова, словно они что-то выиграли.

Мой вопрошающий взгляд переходит на Эрина, потому что его сочувственно искривленный рот дает мне надежду, что он расскажет мне, в чем дело.

Он пожимает плечами и большим пальцем указывает на силуэты вершин горы Баттермилк.

– Тебя выбрали, – кричит он.

– Что?

– Тандем-оракулом.

Вокруг так шумно, что я едва его понимаю. Я пытаюсь прочесть его слова по губам, но понимаю только «Тан-демо-ракул», и не уверена, что у меня сейчас есть настроение для демо.

Я хочу сказать ему об этом, но тут я вижу большой черный прожектор, в луче которого я стою и который был причиной моей временной слепоты. Люди вдруг начинают кричать что-то вроде: «Тандем-оракул, вот он, тандем-оракул».

«Да кто такой этот ваш тандем-оракул?»

Люди толкают меня через площадь мимо столов, украшенных мишурой, мимо чудовищных оленей, пока я не оказываюсь перед красно-белой лентой, за которой в кабинке подъемника стоит Нокс. Рядом со сноубордом. С… тандемным сноубордом.

Теперь мне становится ясно, что такое «Тандем-оракул». Я складываю два и два. Я избранная. Счастливица, которая встанет на эту тонкую доску вместе со звездой сноуборда и совершит смертельно опасный спуск с горы Баттермилк.

Кажется, у меня сейчас случится спазм диафрагмы, но прежде, чем я успеваю прислушаться к своим ощущениям, Уильям и Уайетт уже обвешивают меня подушками безопасности во всех возможных местах и суют в руки шлем. Я пошатываясь подхожу к Ноксу, который ловит меня за руку, когда я спотыкаюсь о сноуборд.

Нокс не смотрит на меня. Он перестал так делать с тех пор, как мы были в кинотеатре. Он держит меня, но смотрит на мои ботинки.

«Я же стою прямо перед тобой, – думаю я. – Подними голову и посмотри на меня».

Но он не смотрит. Вместо этого он открывает кабинку подъемника, ждет, пока я сяду на скамейку, а затем дает команду Уильяму запустить ее. Он садится рядом, не дальше, чем в семи сантиметрах. Я чувствую его запах, он пахнет снегом, лавандой и Ноксом. Гирлянды светят на него, окрашивая его в разные цвета: оранжевый на ухе, зеленый на шее. Я не хочу его трогать несмотря на то, что кончики моих пальцев покалывает, они жаждут к нему прикоснуться.

Кабинка трогается с места. Нокс не смотрит на меня. Он смотрит в пол – именно туда, где лежат все несказанные слова.

Лед горит

Нокс

Этим оракулом, который, конечно же, был грандиозной задумкой Уильяма, мог оказаться кто угодно. Абсолютно кто угодно.

И вот теперь я сижу тут с Пейсли, зажатый в тесной ореховой скорлупке на натянутом канате, и не знаю, что сказать. И стоит ли вообще что-то говорить.

Мне не нравится, что она сидит так близко ко мне, и что от ее дыхания запотевает стекло. Из-за этого я вынужден думать о ней, а я не хочу о ней думать. Иначе я начинаю представлять, как ее дыхание вместо стекла щекочет мою кожу, как ее губы нежно касаются моего уха…

– Ты так и будешь делать вид, что меня не существует?

Она спрашивает это весело, с легким смехом в голосе, но на самом деле ей не смешно, как и мне. Я не хочу притворяться, что ее не существует, но и не хочу смотреть на нее. Сердце вдруг неестественно дергается и тянет ее ко мне, хотя мне никогда не нравились объятия. Мне это не нужно, раз она этого не хочет.

Только сейчас я поднимаю глаза. Ошибка, потому что к ее открытому выражению лица я не готов. Мне становится нечем дышать. Ее глаза, большие и полные надежды – устремлены на меня.

Я снова отвожу взгляд:

– Не глупи.

Она раздувает ноздри:

– Ты игнорируешь меня, Нокс. Игнорируешь уже несколько дней.

Я пытаюсь немного отодвинуться от нее, но в этой кабинке это сделать невозможно. Вздохнув, я откидываюсь на спинку сиденья и провожу пальцем по рифленой застежке на сноуборде.

– Ты моя домработница. Не более. И я буду вести себя с тобой соответственно.

Я поворачиваю к ней голову. У Пейсли такой вид, будто я дал ей пощечину.

– Значит, я для тебя домработница и больше никто?

– Ты сама не захотела большего, – напоминаю я ей. – Это было твое решение.

На миг мне кажется, что она борется сама с собой. Ее щеки розовеют и покрываются пятнами, а чувствительная часть шеи показывает, что ее пульс учащен. Мне нравится, когда это происходит. Пугающе большая часть меня хочет прижаться губами к этому месту и насладиться тем, как встают дыбом волоски на ее шее.

– Не все так просто, – говорит Пейсли. Кажется, она отбросила нервозность, потому что выпрямилась, но достойную осанку несколько портят подушки безопасности на всех частях тела. Такие надевают для игры в регби – на колени, голени, бедра, руки… Даже на туловище. Уильям на последнем городском собрании настоял, чтобы мы их купили для этого случая.

– Ты порхаешь по жизни, и все само плывет тебе в руки. Ты же Нокс-суперзвезда. Нокс – сын миллионера. Нокс-сердцеед. Ты получаешь все, что хочешь, потому что тебе всегда все легко достается, – она делает глубокий вдох и расправляет плечи, ее лицо становится очень маленьким на фоне защитного снаряжения. – Но не всем так везет, слышишь? Не всем в жизни легко. У некоторых людей есть проблемы, Нокс, кому-то живется очень тяжело.

– Ты не представляешь, каково мне, Пейсли, – ее слова задевают меня. Они оседают на сердце, как темная завеса, которая стягивается с каждым моим вздохом. – Ты понятия не имеешь, с чем мне приходится иметь дело.

Пейсли бледнеет. Она становится слегка серой и тусклой, как небо в особо снежные дни. Она смотрит на меня так, будто знает что-то, хотя знать ничего не может. Этот взгляд злит меня еще больше, поэтому я делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Ты вешаешь на людей ярлыки, ты в курсе? Может, ты и пережила гребаный кошмар, Пейсли. Может быть, ты травмирована, абсолютно разбита. Но это не дает тебе права судить о других так, как будто ты все о них знаешь, хотя это явно не так.

– Нокс…

– Нет, погоди. Я сыт по горло тем, что мы увиваемся друг за другом, как два льва перед боем. Я устал от того, что постоянно беспокоюсь о тебе,