Глава II

Теперь я должен сделать небольшое отступление.

Мудрено мне было в 25 лет, в лучшую пору жизни, проводить ее в безотрадном вдовстве и одиночестве. Кратковременное счастие первой любви промелькнуло, как мимолетный сон; но отболевшее сердце молодого человека жаждало любви, искало сочувствия! Нравственные мои убеждения не допускали и мысли завести какую-нибудь интрижку или искать продажных наслаждений, что так обыкновенно не только в молодости, но и в зрелых летах. Всякая порочная связь казалась мне тогда святотатственным осквернением памяти моей жены. Нелегко мне было холодным рассудком тушить пыл страстей; но, положа руку на сердце, могу сказать, что посреди ежедневного соблазна я устоял в моих честных, нравственных правилах.

Однажды (в начале 1830 года) жена актера Хотяинцева просила меня срисовать с нее акварелью портрет. Хотя рисовал я и плоховато, однако же уловил сходство и портрет вышел довольно удачен. Оперная наша знаменитость Нимфодора Семеновна Семенова (родная сестра трагической актрисы), увидев портрет Хотяинцевой, попросила меня срисовать такой же и с нее. Я исполнил его в два сеанса, и Семенова осталась очень довольна моей работой. По ее приглашению я стал посещать ее дом.

Граф Василий Валентинович Мусин-Пушкин, с которым она сожительствовала, жил открыто и роскошно; он был известный гастроном, круг его знакомых состоял из наших знатнейших вельмож, знаменитых артистов, художников и литераторов. В числе последних я встречал у него Крылова, Гнедича, Жуковского, Пушкина; а из художников Варнека, Венецианова и других. Граф, человек светлого ума, добрейшей души и высокого образования, имел полное право на прозвище мецената. Его взгляд на литературу, художества и сценическое искусство отличался правдивостью и беспристрастием. Всегда радушно принимая своих гостей, граф был одинаково ласков со всеми. При первом же моем посещении он очень любезно обошелся со мною, лестно отзываясь о моих водевилях.

В доме графа жила тогда девица София Васильевна Биркина, крестница Нимфодоры Семеновны. Она была дочь актера Василия Степановича Биркина и жены его Александры Карловны (урожденной Виала), из Петербурга переселившихся в Москву, а потом в Ярославль, откуда десятилетняя Сонюшка была взята Семеновой для воспитания вместе с ее дочерьми. Потом Семенова отдала ее в Театральное училище.

Когда я стал посещать дом графа Пушкина, Биркина уже окончила училище, с успехом дебютировала (партией «Памиры» в опере «Осада Коринфа») и была примадонною русской оперы. Она считалась лучшей ученицей капельмейстера Кавоса и занимала первые роли в операх «Волшебный стрелок», «Фра Диаволо», «Сорока-воровка», «Элиза и Клаудио» и других. У нее было прекрасное сопрано, безукоризненный слух, и в пении ощущалось много чувства, грации и вкуса.

Наружность Сонюшки отличалась симпатичностью: чистое сердце и добродушие отражались на ее милом лице, как в светлом зеркале. В разговорах с подругами, которые иногда любили позлословить про кого-нибудь, Сонюшка не только не принимала участия, но, напротив, старалась всегда принимать сторону подвергавшихся заочным насмешкам. Она была всеми любима и в закулисном мире, и в доме графа.

Склонность к ней, неприметно для меня самого, закрадывалась в мое сердце. Я любил слушать ее пение, сидя по вечерам в гостиной графа; не пропускал ни одной оперы, в которой она участвовала… Вскоре я заметил, что и она ко мне неравнодушна; к концу года мы полюбили друг друга.

Здесь следует мне сказать несколько слов о крестной матери и благодетельнице жены моей, Нимфодоре Семеновне. В доброе старое время она было примадонной русской оперы, не имея никакого понятия о музыке, не зная буквально ни одной ноты. Капельмейстер Кавос, которому, разумеется, граф Пушкин платил за уроки, проходил с Семеновой все партии и учил ее по слуху, как канарейку. Но слух у Семеновой был туг, и она зачастую очень мило фальшивила. Надобно удивляться необыкновенному терпению Кавоса, который при каждой ее новой партии бился с примадонной с утра до вечера. Еще того удивительнее, что она могла петь в операх Моцарта, Чимарозы, Россини, Спонтини и других знаменитых композиторов!

Семенова была в свое время совершенная красавица и довольно хорошая актриса и хотя очень плохо пела, но при огромном круге знакомств легко могла блистать на сцене и задавать тон за кулисами. Тонировать и разыгрывать из себя grande dame она была вообще великая охотница. Начальство, по протекции графа Пушкина, всегда ее баловало и льстило ее самолюбию.

В то время когда я познакомился с ее семейством, Семенова уже сошла со сцены, прослужив на ней 20 лет. Она слыла за добрую женщину: весь театральный люд – от первых сюжетов до последних хористов – имел обыкновение приглашать ее быть восприемницею новорожденных, и она никому не отказывала; так что за всё время ее службы при театре у Семеновой набралось свыше двух сотен крестников и крестниц.

Воспитанная в Театральном училище, она не имела решительно никакого образования: с трудом умела читать; написать же самую маленькую записку сколько-нибудь грамотно стоило ей больших усилий. Хотя она не могла похвалиться и природным умом, но, живя более двадцати лет с умным и просвещенным человеком, Нимфодора Семеновна приобрела некоторую светскость, изящные, милые манеры и уменье скрывать недостатки воспитания.

В театре она вела себя скромно, была общительна с товарищами по службе; зато в домашнем своем быту распоряжалась довольно деспотично и не отличалась ни кротостью, ни снисходительностью к окружающим. Избалованная счастьем, графом и всеми ее знавшими, привыкшая к лести и раболепству, она бывала иногда нестерпимо капризна и своенравна.

Щегольство Семеновой в закулисном мире вошло в пословицу: оно не знало границ, и все модные, дорогие, заграничные наряды она получала всегда из первых. Знатные модницы смотрели на нее с завистью. Помню я, как в 1830 году на петергофский праздник 1 июля она взяла с собою четыре новых великолепных платья, одно другого наряднее: все они были попорчены дождем во время гулянья и на другой же день подарены кому-то за негодностью. Для этого праздника известная в то время модная мастерица Сихлер выписала из Парижа две какие-то необыкновенные шляпки из итальянской соломки, разумеется, баснословной цены: одна из них была на императрице Александре Федоровне, другая – на Нимфодоре Семеновне. Это заметили многие, и эффект, произведенный таким важным событием, польстил тщеславию нашей щеголихи. Однако же такая бестактность недешево обошлась и ей, и ее покровителю. Император Николай Павлович чрез графа Бенкендорфа предложил графу Пушкину впредь быть несколько осмотрительнее при выборе мод для его Семеновой… Quod licet Jovi…[53]

Семенова почти всегда бывала окружена подхалимками и прихлебательницами из театральной челяди, которые ей постоянно льстили в чаянии выманить подачки из ее обносков. Крестница этой барыни, Сонюшка Биркина, была слишком умна