– Родился я в Лангедоке. Мать моя – коренная окситанка, а отец – каталонец. Мать говорила, что он – большой человек и я обликом и статью очень похож на него… Может статься, что мой отец такой же сеньор, как вы… – с усмешкой сказал Пако. – Впрочем, мне всё равно: я никогда его не видел. Равно как и он меня… И какое мне дело, сеньор, до того, идальго мой отец или нет?

– Я тоже рос без отца, – невольно вырвалось у меня. – Но я всегда скучал по нему…

Этот короткий разговор немного сблизил нас, хотя и оставил во мне сомнение: «Зачем я сказал Пако, что скучал по отцу? Разве рыцарю пристало показывать свою слабость?»

…Весь следующий день мы быстро, насколько это было возможно, продвигались в сторону Восточных Пиренеев.

Горы всё отчётливее проступали впереди. К полудню стали видны белые снежные шапки на высоких вершинах, синие отроги хребтов, расползающиеся вдоль горизонта наподобие щупалец гигантского спрута, какого видел я в книгах Себастиана.

Пако уверенно вёл наш небольшой караван к ближайшему перевалу, которым, по его словам, обычно переправлялись через горы путники из нашего графства во владения Раймунда Тулузского.

За перевалом располагалась Ронсевальская долина, та самая, где по легенде погиб кумир моего отрочества – легендарный рыцарь Роланд, наперсник Карла Великого. Я глядел на приближающиеся каменные громады с трепетным чувством, как на превращающуюся в реальность мечту.

Между тем дорога стала оживлённее. Всё чаще нам встречались путники, уже не бежавшие прятаться в кусты, а лишь отходящие на обочину, чтобы пропустить нас. Несколько раз мы обгоняли вереницы купеческих мулов с огромными тюками, а однажды навстречу нам попалась повозка бродячего цирка с артистами в разноцветных трико.

Издали завидев нас, трое акробатов соскочили с телеги, двое стали крутиться в воздухе, как цветастые ветряки, а третий, со всклоченной головой и размалёванной красками физиономией, перегородив дорогу, принялся клянчить, приседая и гримасничая:

– О, храбрый и благородный рыцарь, вознаградите артистов за их труды! Одного суэльдо будет вполне достаточно! Впрочем, мы, любезный сеньор, не откажемся и от доброй бутыли вина, если таковая есть в ваших запасах… – Он скорчил умильную гримасу, которая приобрела кислый вид, едва циркач взглянул на Пако.

Я полез в кошель, висевший на поясе, но Пако удержал:

– Сеньор, простите мою вольность, не следует поощрять этих слуг дьявола! Мало того, что бездельники нарушают церковные запреты, лицедействуют и поощряют греховные страсти, так они ещё норовят опустошить ваш кошель! Прошу вас, не тратьте на них ни вашего драгоценного времени, ни денег… И то и другое вам ещё пригодится! – Он грозно прикрикнул на фигляра: – А ну, пошёл прочь!

Тот отпрянул в сторону, давая нам проехать. Но едва мы удалились на значительное расстояние, лицедей разразился в наш адрес такой грязной и разнузданной бранью, какую мне прежде слышать не доводилось.

Пако придержал коня и потряс в его сторону плетью:

– Позвольте, сеньор, я проучу наглеца?

Но я не разрешил: уже близился вечер, надо было засветло добраться до постоялого двора.

Мы подстегнули лошадей и продолжили путь, оставив фигляров промыслу Божьему и их лицедейству.

На подъезде к постоялому двору, когда солнце уже готовилось нырнуть за горный хребет, напоминающий очертанием спину секача, мы обогнали крытую громоздкую повозку. Её влекли две пары белых лошадей, запряженных цугом, и сопровождал эскорт из десяти всадников в запылённых плащах и доспехах.

На деревянном коробе повозки я разглядел герб графов Тулузы – червлёный щит с золотым лапчатым крестом на нём. Расширенные оконечности креста венчали золотые яблоки.

Мы почти обогнали эскорт, когда один из латников окликнул моего оруженосца. Пако поздоровался с ним и, замедлив лошадь, какое-то время ехал рядом, о чём-то негромко беседуя.

Догнав меня, Пако сообщил, что встретил приятеля-португальца по имени Амару:

– Мы вместе служили у Раймунда Тулузского. Амару и сейчас служит в его личной охране.

– Значит, граф Тулузский здесь?

– Нет, сеньор. Амару сопровождает графиню Эльвиру, молодую супругу графа Раймунда, а также его племянницу Филиппу, жену герцога Аквитанского Гийома. Отец графини Эльвиры, король Кастилии Альфонс Храбрый, давний союзник Раймунда и известный воин. Он прославился при освобождении крепости Толедо от сарацин. Графиня Эльвира – его внебрачная дочь. Она воспитывалась в королевской семье, и, по словам Амару, весьма красива…

Мне пришлось не по нраву, как вольно Пако рассуждает о королевских особах, и я сурово перебил его:

– Мне неинтересны эти подробности. Скажи лучше, как высокородные сеньоры оказались в этой глухомани и не в Тулузу ли они теперь направляются?

– Сеньоры гостили у короля Наварры Гарсии Санчеса, а теперь возвращаются к своим мужьям. В Тулузу они едут или нет, мне доподлинно неизвестно. Амару сказал только, что они остановятся в ближайшей таверне. А она здесь только одна. Если прикажете, то вечером за кружкой доброго вина я узнаю у своего приятеля, куда достославные сеньоры держат путь…

Я кивнул Пако и отвернулся с самым равнодушным видом, на который был способен. На самом деле новость показалась мне знаком судьбы, ибо к мужу Эльвиры я направлялся с письмом, а сочинениями мужа Филиппы – герцога Аквитанского всегда восторгался.

В глубине души я лелеял мечту, что в самое ближайшее время смогу лицезреть этих высокородных дам.

Однако едва повозка въехала на постоялый двор и остановилась, воины эскорта окружили её плотным кольцом, заслоняя от любопытных взоров.

В сопровождении седого величавого старика в бархатном камзоле, украшенном золотой цепью, из повозки вышли четыре дамы в длинных плащах с капюшонами, так низко надвинутыми на лица, что разглядеть их оказалось невозможно. Все женщины, судя по их движениям, были молоды и стройны, но госпожами, очевидно, являлись те, что шли впереди – походка их была легка и величественна, а это присуще только подлинным сеньорам.

Одна из этих шедших впереди дам, поправляя капюшон, ненароком обнажила золотистый локон, мелькнувший подобно солнечному лучу. Её белые, изящные пальцы, унизанные драгоценными перстнями, показались мне столь совершенными, что не оставили никаких сомнений в прекрасном облике их хозяйки…

Этого видения оказалось достаточно, чтобы разбудить моё воображение, которое я усиленно усмирял с того самого дня, как попал под тёмные чары своей мачехи Бибиэны…

Облик Бибиэны, конечно, был прекрасен. Но красота, о которой я мечтал, совсем иного свойства – ангельская, одухотворённая, напрочь лишённая низкой чувственности. Та красота, которой рыцарь посвящает себя и свой меч, во имя которой совершаются подвиги преданности и послушания…

Кто была эта незнакомка – Эльвира или Филиппа?

Моё