Шрифт:
Закладка:
Постепенно лабиринта не стало, остался несложный узор из петель, просто не следовало подолгу задерживать на нем взгляд.
Наде нравился человек в свитере, с ним было хорошо, спокойно. Он говорил о себе: «Илья» – и смотрел на Надю ласково и выжидательно, она соглашалась: «Да», но имя не повторяла.
Все, что теперь окружало ее, представлялось ей очень важным, значительным, связанным какой-то общей мыслью. Так, тень от стула явно имела отношение к цвету неба, блик на спинке кровати – к горячему чаю в розовой чашке, изгиб ветки за окном – к пружинке, объединяющей листки маленького блокнота, в который Илья время от времени что-то записывал. А тихое жужжание телефона и резкое «да» было связано с едва доносящимся сквозь старые оконные рамы уличным шумом и с холодноватым воздухом, который по утрам Илья приносил с собой в палату.
Во время обхода молодой врач в узких очках, внимательно глядя Наде в глаза, спросил:
– Ну, как у нас дела?
– Заяц, – честно ответила Надя.
Из-за стены доносились настойчивые фортепианные аккорды.
Женский голос сначала уверенно распевался в нижнем регистре, потом, следуя за музыкой, медленно поднимался, но в который раз отставал и умолкал.
Этажом выше балагурили духовые, наперегонки играя разбитной регтайм. Труба хрипло захохотала, кого-то передразнила и вдруг разлилась знакомым блюзом.
Хлипкая фанерная дверь с надорванной афишей время от времени приоткрывалась, кто-то заглядывал, но, увидев Илью, тут же исчезал, пробормотав что-нибудь извиняющимся баском или по-девичьи ойкнув.
Леша сидел напротив Ильи, курил, часто затягивался и быстрыми щелчками стряхивал пепел в жестяную кофейную банку.
– До города километров пять оставалось, шоссе почти пустое, мимо только одна фура прошла, и все, тишина. Ехали молча, Димка даже радио выключил – девчонки на заднем сиденье спали. Вдруг – хлопок, машину развернуло, выкинуло на встречку, потом в кювет, перевернуло… Я опомнился – перед окном уже трава, кусты какие-то. Бред!
Илья скучновато кивнул:
– Ну да…
Он оглядел замусоренный хлебными крошками и сигаретным пеплом стол, несколько немытых тарелок, пару вырванных из тетради нотных листов с бурыми кругами от чашек, небрежно надорванную коробку с сахаром, и подтвердил:
– Бред.
Певица за стеной наконец распелась и теперь уверенно выводила что-то замысловатое, вкрадчивое.
Раздавив куцый окурок о край банки, Леша сцепил длинные пальцы и пожал плечами.
– Илюх, я не знаю, что еще можно было сделать. Димка сразу позвонил матери в Склиф, я – тебе…
Илья потер лоб и коротко вздохнул.
– Не обращай внимания, я не спал просто. Вы все правильно сделали. А остальные как, Вика, Димка?
Леша достал еще одну сигарету, прикурил, хмурясь и сильно втягивая щеки.
– Нормально. Абсолютно нормально. Вика только локоть ушибла.
Дверь приоткрылась, в комнату заглянула девушка в малиновой кепке, одними губами гневно спросила «Скоро?!», состроила недовольную гримасу и закрыла дверь, на секунду прищемив край длинного шарфа.
– Ладно, я пойду. – Илья поднялся. – Я тебе позвоню, когда Надьку домой заберу. Приходи.
Илья вышел на улицу, желтый куб общежития за его спиной гудел и переливался звуками, как оркестровая яма. В неподвижном сером воздухе уже явно чувствовался предзимний сиротский запах холодной земли, голых веток, отсыревших бетонных стен.
По тротуару, прямо по листьям, кое-как наклеенным на мокрый асфальт, навстречу Илье шли две девушки. Увидев его, одна ускорила шаг и быстро прошла мимо. Вторая, с черной остро-взъерошенной стрижкой, остановилась рядом, смущенно подобрав кисти рук в манжеты длинной куртки и скрестив тонкие ноги в высоких шнурованных ботинках.
– Привет.
Илья вспомнил, как Надя говорила о ней «солдат кукольной армии».
– Привет, Вика. Ну, как ты? Мне Леша сказал, что ты локоть ушибла.
– Ага, левый, – она приподняла руку, – ерунда. А как Надя?
– Надя…
Илья попытался застегнуть молнию на куртке, но что-то заело, замок не хотел сдвигаться, видимо, защемило подкладку. Простой и ясный ответ, такой, чтобы легко сообщить, попрощаться и пойти дальше, никак не складывался.
– Она пока не разговаривает, – сказал Илья, – в остальном все неплохо.
Молния неожиданно подалась и застегнулась.
Девушка молчала, недоуменно уставившись на Илью густо обведенными коричневыми глазами.
Он торопливо добавил:
– То есть она реагирует, только немного замедленно, и отвечает «да» – «нет».
Вика, глядя себе под ноги, медленно пошла рядом с Ильей.
– А что врачи говорят?
– Говорят, что состояние почти в границах нормы, то есть, фактически, она восстанавливается. Обещают, что и речь постепенно вернется… Странно все это, – продолжал Илья, – вроде и травма не такая серьезная. Не могу понять…
Он остановился. Вика наступила на желудь и аккуратно, до тихого хруста, надавила.
– Знаешь, – сказала она, – я тогда сквозь сон как будто поняла, что сейчас перевернемся, вся сжалась и куртку на голову натянула. Димка потом сказал: «Молодец, сгруппировалась, как надо».
– Ты же солдат, – улыбнулся Илья.
– Кукольной армии, – вздохнула в ответ Вика.
– А как прошел день, можешь рассказать?
– Могу, конечно. Примерно в половине третьего приехали во Владимир. Созвонились с однокурсником, Мишкой Шацким. Оставили машину возле его дома и пошли гулять. Такая погода была – ни ветерка, все желтое. Давай я тебе скину фотки на почту?
– Нет, не надо. А потом?
– Потом… Часа два сидели в кофейне, просто разговаривали. А вечером Шацкий повел нас слушать концерт. Представляешь: небольшой зал, беленые каменные стены, высокий свод – настоящая храмовая акустика! Детский хор пел Чеснокова, духовные композиции. Народу было много, Надю оттеснили в сторону, мы ее даже ненадолго потеряли из виду. Когда вышли, на улице было уже темно. Купили шоколад, воду, бутерброды и поехали обратно. Все.
– Понятно. Вернее, ничего мне не понятно, но спасибо тебе. – Илья достал из кармана ключи от машины, открыл дверь. – Я уже Леше сказал, в конце недели хочу Надьку домой забрать, если врач разрешит. Приедешь?
– Конечно приеду. Ну, пока?
– Пока.
Вика пошла к общежитию, но вдруг вернулась, достала из сумки диск, протянула Илье: «Вот. Это я там купила, после концерта», – и быстро зашагала прочь.
Про этот диск Илья вспомнил, когда стоял в пробке на Лубянке.
Включил, услышав детский хор – усмехнулся, но музыка, вначале едва слышная, медленно и спокойно окрепла, проникла прохладными иглами в каждую клетку, тронула что-то глубоко спрятанное, то самое, до которого дела никому не должно быть, соединила автомобильный поток с желтовато-серым небом. Потемнело; вдруг косо полетели белые точки, в море красных огоньков, заполнивших площадь, появилось какое-то течение, сначала только с одной стороны, потом рядом.
Что там пел этот мальчик, бережно выговаривая слова молитвы, по-детски переводя дыхание между фразами? Да откуда, откуда у него эта кротость, что он знает об этом! Что для него эта «жертва вечерняя»? Как будто поет из тех высот, где все ясно, правильно и неизбежно, и всему есть смысл, только вот Надька об этом
