– Алла Гурьевна, я отлично понимаю разницу, – невесело усмехнулся Бахметьев. – Вот если бы я поработал с подозреваемым пару месяцев, тогда можно было бы делать выводы и строить гипотезы, а так… Третьяков – весьма интересный экземпляр! С одной стороны, он – добропорядочный гражданин, старательно избегающий проблем с законом. С другой – у меня создалось впечатление, что он имел подобный опыт, и именно по этой причине старается не привлекать внимания!

– А ваши тесты…

– Тесты не дали вразумительных результатов: Третьяков прошел их шутя, и мне показалось, что он в душе насмехается над моими попытками заставить его проявить агрессию или хоть какие-то признаки неадекватности!

– Думаете, он уже через это проходил и знает правила?

– Возможно, но утверждать не берусь. Психика Третьякова явно травмирована, но я не уверен, что он – тот, кого вы ищете.

– А почему вы говорите, что…

– Что он травмирован? Есть определенные признаки, знаете ли: не хочу утомлять вас подробностями, так как они не проясняют дело, а лишь еще больше все запутывают!

– А женщины? – спросила Алла. – Как он к ним относится – ненавидит, боится или…

– Ничего такого я не обнаружил, – не дослушав, ответил профайлер. – Пациент… то есть Третьяков не проявил никаких опасных черт характера, кроме, пожалуй, одного.

– Чего же?

– Крайней скрытности.

– Вот как!

– Причем скрытность эта касается только его прошлого, а вот о настоящем он рассуждает свободно.

– То есть вы не почувствовали, что он о чем-то сожалеет или чего-то боится?

– Точно!

– Вы задавали ему вопросы о жертвах?

– А как же, даже снимки показывал, которые вы мне передали, – и живых, и мертвых.

– И как впечатление?

– Что касается Кочакидзе, Третьяков, без сомнения, опечален ее гибелью.

– А что он думает об Анне Понизовой?

– Как мне представляется, к ней он теплых чувств не питал, хотя и особой неприязни она у него не вызывала.

– А Дорофеева?

– Ноль эмоций – ну, если исключить отвращение при виде ее разрисованного лица.

– Вы уверены, что это было именно отвращение?

– Я должен напомнить вам, Алла Гурьевна, что мои выводы касаются эмоций и поведения нормального человека. Социопаты умеют отлично скрывать свои истинные чувства, особенно умные социопаты, а ваш Третьяков – личность незаурядная. Я встречал артистов, и большинство из них, уж простите, не то чтобы не блещут умом, однако не отличаются независимостью суждений и широтой кругозора. Есть, конечно, исключения, и Кирилл Третьяков – одно из них. Правда, не могу сказать, к добру или к худу, как говорится.

– То есть вы не охарактеризовали бы его как социопата? Он живет один, ни с кем особенно не сближаясь, свободное время проводит в театре или в спортзале…

– Простите, но это ни о чем не говорит! Он молод, а молодые люди в таком возрасте редко задумываются о том, с кем встретят старость! На первый взгляд Третьяков – типичный представитель своего поколения, и ничего экстраординарного в его поведении я не заметил.

– Вы сказали на первый взгляд? – уцепилась за слова профайлера Алла.

– Могу сделать осторожное предположение, что он из тех людей, о которых говорят, что они имеют «двойное дно», если вы понимаете, о чем я.

– То есть он не так прост, как кажется?

– Именно это я и говорю.

– Но он не маньяк?

– Он не демонстрировал ни патологического стиля мышления, ни соответствующего поведения. Опять же, после одной беседы, пусть и продолжительной, утверждать что-либо очень трудно! Кроме того, Третьяков находился в комфортных условиях: невозможно предсказать, как он повел бы себя, если нарушить его душевное равновесие. А чтобы я мог это сделать, мне необходимо куда больше той информации, что вы дали, Алла Гурьевна.

* * *

Встречаться с человеком, занимающимся отловом проштрафившихся работников внутренних органов, – занятие малоприятное, но Дамир понимал его необходимость в данных обстоятельствах, поэтому не роптал, когда Шеин поручил ему эту деликатную миссию. Он позвонил Павлу Гаврилевичу, ожидая, что тот может отказаться от встречи, однако Ахметов ошибся: Гаврилевич как будто даже обрадовался возможности поговорить о деле одиннадцатилетней давности, и это показалось оперу удивительным.

– Я отлично помню то расследование, – говорил он, пока они шагали по направлению к кафе, в котором Дамир пообещал как следует угостить Павла за счет СК в уплату за то, что тот поделится информацией, и предоставил ему самому выбрать место. – Именно после него я перевелся из убойного.

– Ты в курсе, что Горохова выперли? – поинтересовался Дамир.

– Само собой, – кивнул тот, – и я тешу себя надеждой, что поспособствовал этому!

– Даже так?

– Угу… Вот мы и пришли!

Заведение общепита со странным названием «Хачапури для Пушкина» внутри оказалось маленьким, но уютным, и в это дневное время посетителей едва-едва насчитывалось человек пять, за исключением вновь прибывших. Сделав заказ, мужчины продолжили беседу в ожидании блюд.

– Расскажи все, что запомнил, – попросил Ахметов, приготовив блокнот на случай, если потребуется сделать записи.

– Ну, с чего начать-то… В общем, мы с еще одним опером, Ильей Савиным, прибыли на место. Горохов появился позже, когда мы уже успели все осмотреть в отсутствие экспертной группы.

– Что вы увидели?

– Во-первых, труп актрисы. Ее задушили – на шее имелась глубокая странгуляционная борозда, – а предварительно, похоже, ударили в висок чем-то тяжелым. Про это уже позже судмедэксперт сказал, а тогда мы заметили только следы удушения, так как тело не двигали.

– А ее лицо?

– Лицо? – Гаврилевич казался слегка удивленным. – Ну, она была ничего такая, хоть уже и не очень молодая…

– Да я не про то, – перебил Дамир. – Тебе ничего не показалось странным в ее лице?

– Ты видел задушенных людей? Зрелище не самое приятное!

– Оно не было разрисовано, загримировано особым образом?

– Загримировано? Зачем ей было гримироваться, ведь она находилась дома!

– Ладно, продолжай.

– Так вот… Короче, Демидова сидела, прислонившись к кровати, но ее явно туда усадили после смерти, так как патолог потом сказал, что душили ее в лежачем положении, усевшись сверху: этот урод даже умудрился сломать ей пару позвонков!

– Похоже, он здорово ее ненавидел! – заметил Дамир.

– Мы тоже решили, что это – личное, – кивнул Павел.

– Кто вызвал полицию?

– Ее сын. Он показал, что пришел домой и застал мать мертвой.

– Он проживал отдельно?

– В общежитии театрального института.

– Почему, ведь он мог жить в квартире родительницы?

– Соседи и поклонники Демидовой – у нее была тьма фанатов, прикинь! – рассказали, что у них отношения не ладились: она была той еще мамашей, и сын… Кирилл, кажется, его звали, даже какое-то