следующий учебный год ему придётся заниматься тем же, что и в этом году, он скучал. Первая половина его дня проходила в институте. Вторая половина дня принадлежала ему безраздельно. Он шёл домой, обедал вместе с матерью, читал, а вечером общался с отцом, вернувшимся с завода, и ломал голову над тем, куда бы ему пойти.

Пойти было некуда. В провинциальном шахтёрском городе с населением в треть миллиона не было ни драматического театра, ни филармонии. Было несколько концертных залов при крупных заводах, иногда приезжали гастролёры, но это были певцы эстрады, и они совершенно не интересовали Алексея. Были кинотеатры, но Алексей терпеть не мог смотреть фильмы в местах, где скапливалось много людей. Их реакция на кино не всегда совпадала с его реакцией. Они гоготали там, где ему не было смешно. Он раздражался. И перестал посещать кинотеатры.

Можно было пойти в кафе или ресторан, но это только теоретически. Скудное жалованье преподавателя не было рассчитано на это развлечение. Оставалось только сидеть дома и смотреть, что показывают по телевизору. Но и это не всегда было доступно. Алексей любил новости и политические передачи. Отец любил футбол. А мать любила чувствительные сериалы. Интересы редко совпадали, зато нередко совпадало время любимых передач. А телевизор был один. Мужчины всегда уступали женщине.

Можно было бы поехать в Донецк и побывать в театрах, на выставках, в концертных залах, но Донецк был в сорока километрах от Горловки, и возвращаться домой в двенадцатом часу ночи было бы просто не на чем – транспорт уже не ходил, а такси было слишком дорого.

Из развлечений оставался Интернет. И вечерами Алексей пропадал в Интернете.

И ещё он много читал. Он читал в оригинале Бальзака, Мопассана, Гюго и Флобера. Флобера он обожал и считал его гением. Роман Флобера «Мадам Бовари» он считал энциклопедией брака, а повесть «Простая душа» – совершенством с точки зрения формы и содержания. Французская литература была единственной связью Алексея с Францией. Париж сиял огнями где-то далеко-далеко, и француженки одна за другой выходили замуж, так и не дождавшись русского юношу Иванова.

К концу учебного года Алексей заскучал. Француженки не подозревали о его существовании. Та, которую он был готов полюбить, всё равно какой национальности, не появлялась. Преподавание французского языка было, как он понял, не его призванием. Одно дело – знать французский язык, говорить на нём, читать книги на французском языке, наслаждаясь тонкостями стиля. И совсем другое дело – учить французскому языку студентов или учеников. Здесь требовались дьявольское терпение и выдержка, которую Алексей предпочёл бы употребить на что-нибудь другое. Обучение языку стало казаться ему бесполезным и бессмысленным делом.

«На языке как минимум надо постоянно говорить, – думал он. – А как максимум каждый день читать на нём прозу и стихи. Обучаться языку в надежде, что когда-нибудь уедешь в страну к носителям этого языка и станешь употреблять его? Но подавляющее большинство людей, знающих иностранный язык, так никуда и не уедет».

Провести всю жизнь, сидя за столом перед студентами, ему не хотелось, это казалось парню пустой тратой времени. Он жаждал движения и роста. Он хотел ощущать кипение жизни.

В нём зрело решение сменить род деятельности. Но каким должен был быть этот род новой деятельности, Алексей ещё не знал. Сначала ему явилась мысль стать шахтёром. Спускаться в забой, испытать предел своих моральных и физических возможностей, преодолевать трудности и смотреть в лицо опасности казалось ему настоящим мужским делом. Потом он подумал, а не стать ли ему санитаром скорой помощи. Он уже начал было подумывать, а не переквалифицироваться ли ему в журналисты, как вдруг решение пришло извне, откуда он и не ждал.

Татьяна Викторовна, заведующая кафедрой, попросила всех сотрудников написать перспективные планы. Алексей написал, ориентируясь на образец – перспективный план Ларисы Никаноровны, замужней женщины средних лет, с которой он очень подружился. Татьяна Викторовна, заглянув в его план, сказала, что не худо бы ему, такому молодому и энергичному, поступить в аспирантуру, ибо кафедре нужны учёные.

– Только, – добавила она, – идите не в отдел аспирантуры, чтобы выбить целевое место, а сразу к ректору. Я его уже подготовила. Без его одобрения место не выбить.

Алексей подумал и согласился. И внёс в перспективный план пункт под названием «Поступить в аспирантуру». И записался на приём к ректору.

Ректор, дородный мужчина в цвете своих шестидесяти с копейками лет, очень любил женщин и совсем не любил мужчин. Институт был для него чем-то вроде гарема. Каждая студентка, преподавательница и лаборантка могла оказаться объектом его высочайшего внимания. Множество должностей в институте досталось молодым женщинам не просто так. И немало туповатых студенток преодолели сессии тоже не просто так. Другие мужчины, тем более молодые и симпатичные, и, уж не приведи бог, умные, вызывали в нём раздражение. Вообще, было не совсем понятно, как Алексею удалось проскользнуть в преподаватели. Видно, когда Николай Павлович подписывал пакетом бумаги, он недоглядел.

Секретарша впустила Алексея в кабинет высочайшего лица. В просторном кабинете царил сложный запах солёных арбузов, солёных огурцов, мочёных яблок, дорогого коньяка, дешёвой водки и сигарет «Прима». Арбузы и огурцы ректор солил собственноручно на своей даче в Зайцево. Яблоки замачивал в бочках его сторож, он же охранник, он же на все руки мастер и верный слуга Петрович. Дорогой коньяк Николай Павлович научился пить у коллег из столичных вузов во время научных конференций. А вот прилично закусывать так и не научился. В ход шли солёные арбузы и огурцы, а также мочёные яблоки. Сказывалось крестьянское происхождение Николая Павловича, скакнувшего из своей родной деревни на Херсонщине, где он начинал трудовую деятельность в качестве пастуха, сначала в компартию, потом – в вуз, а уж компартия подсадила его на высшие руководящие должности, где он сидел большую часть жизни, болтал ножками, портил девиц и неправильно закусывал правильный коньяк.

Почти всякого посетителя щедрый Николай Павлович угощал. Посетителей рангом повыше – дорогим коньяком. Посетителей рангом пониже – дешёвой водкой. И выставлял закуску собственноручного изготовления. И очень любил слушать, когда эти изделия нахваливали.

Справедливости ради надо признать, что до декабря 1991 года Николай Павлович вёл себя в соответствии с кодексом строителя коммунизма. Он был примерный семьянин, ответственный муж, добрый отец и ночевал дома. Если у него и были любовницы, то об этом мало кто знал, если не считать жены. А вот после 1991 года Николай Павлович как с цепи сорвался. Партии теперь можно было не бояться. Теперь она не могла вышибить из-под толстого