Шрифт:
Закладка:
И они сразу поехали из Волгограда в Дубовку. Название города понравилось Варваре.
– Там дуб есть, – рассказывала Тоня, когда они ехали в автобусе. – Ему четыреста лет. Непременно сходим с тобой и посмотрим на него.
В монастыре их приняла старая монахиня, мать Евфимия.
– Трудницами я вас возьму, – сказала она, разглядывая лица женщин. – В курятнике и коровнике работницы нужны. Вас-то я помню, – сказала она Тоне. – А вы впервые у нас? – обратилась она к Варваре. – Откуда вы?
Варвара кратко рассказала.
– А документы у вас есть?
Варвара вынула из внутреннего кармана документ о пересечении российско-украинской границы и свидетельство на предоставление временного убежища на территории РФ.
Монахиня внимательно изучала бумаги. Затем вернула их владелице, и взор её задержался на Графе.
– С собакой нельзя, – сказала она. – У нас монастырь, а не псарня. Три дня я вам дам, чтобы вы пристроили пса.
– А курам и коровам, значит, можно? – отнюдь не смиренно спросила Варвара. – Я вон и котов приметила. Куда же я его пристрою? Кому он нужен, кроме меня?
– Коты ловят мышей. Господь поможет пристроить. Три дня! – сказала монахиня и встала со стула, показывая всем своим видом, что разговор окончен. – Да, – спохватилась она. – А распорядок у нас такой: в шесть – утреннее правило в церкви, в десять и в три – трапеза, в четыре – вечернее правило. Вечером можно дома чаю попить. На это есть благословение.
Мать Евфимия ушла.
– А всё остальное время? – спросила Варвара.
– А всё остальное время – работа, – сказала Тоня. – Ты с Евфимией не спорь. Раз она сказала – нельзя, значит, нельзя. Пойдём, покажу, где жить будем, где есть будем и где курятник.
Им отвели комнату с низкими сводами. Две кровати, застеленные одеялами защитного цвета. Вешалка, прибитая к стене. Иконы с лампадкой в красном углу. Небольшой стол и два табурета. Варвара привязала Графа к ножке кровати.
Женщины отправились в трапезную. В трапезной за длинным столом собрались человек двенадцать. Оставалось много свободных мест.
– Здесь не все, – шепнула Тоня. – Кто-то болен или стар и по кельям ест.
Перед каждой монахиней и трудницей стояли на столе алюминиевые плошки и ложки. В отдельных плошках были насыпаны дольки чеснока.
– Чеснок обязательно ешь, – снова шепнула Тоня. – Он от всякой заразы помогает.
Одна из монахинь стала раздавать еду, черпая её половником из большой миски.
– Что это? – спросила Варвара, разглядывая серую массу на донышке своей чашки.
– Кашу овсяную с тыквой Бог послал, – улыбнулась Тоня.
Начали хором читать молитву, перед тем как начать трапезу. Варвара молитву не знала и просто шевелила губами.
«Надо выучить, – подумала она. – Нехорошо не знать!»
После каши на воде Бог послал постные щи, варёную картошку, макароны, заправленные тушёной капустой. Варвара половину каши и часть макарон с капустой отложила в полиэтиленовый пакетик для Графа, горестно подумав, что он, наверное, эти блюда есть не станет. О мясе можно было только помечтать. Сама она поднажала на картошку с чесноком.
Граф и в самом деле то, что могла предложить ему Варвара из монастырской трапезной, почти не стал есть. Понюхал, лизнул разок и обиделся.
– Привыкай, – сказала Варвара. – На какие шиши я тебе мясо куплю?
Впрочем, она купила ему на другой день пакет сухого собачьего корма, который добавляла понемногу в кашу.
В храме трудницам вручили синодики с именами людей, которых нужно было помянуть во время службы. Варвара добросовестно читала поминальную книжицу.
После утреннего правила им выдали рабочую одежду, вилы и лопаты и отвели в курятник. На деревянной балке висела икона – юноша с соколом.
– Святой Трифон! Будет нам помогать, – сказала Тоня и перекрестилась на икону.
– Угу! – согласилась Варвара, тоже перекрестилась; она подумала, что хорошо бы этому Трифону вручить вилы.
Убирать навоз за курами, управляться с вилами и лопатой для Варвары было делом привычным. У неё жила дюжина кур, но в монастырском курятнике их было много, и много навоза пришлось убирать. Его выкидывали в открытое окно, а когда куча выросла до уровня подоконника, её нужно было перенести в большую кучу, что высилась неподалёку. Так день и прошёл: храм – трапезная – курятник – храм – трапезная – курятник. Варвара так устала, что у неё не было сил отвечать на ласки Графа, когда она вернулась в келью. Варвара покормила пса и упала в постель. И спала без сновидений.
Оставались сутки, отведённые Варваре для устройства пса на стороне. Даже если бы Варвара и была намерена его где-нибудь пристроить, у неё не оставалось на это времени. Она готовилась покинуть монастырь, потому что ни за что не хотела расставаться с Графом.
«Я у него одна, – думала она. – Кроме меня на целом свете у него никого нет. Разве я могу его оставить?! Будем вместе побираться и бродяжить».
В тяжёлом настроении пришла она вечером в келью после трудового дня. Сели с Тоней пить чай. В дверь постучали, и вошла мать Евфимия. Она присела на табурет, предложенный Тоней, отказалась от чая.
Варвара не стала дожидаться приговора и выпалила:
– Да уйду я сейчас! Только это неправильно – любить Бога больше, чем тварей, которых Он создал! Это человеческие выдумки, все эти правила! Бога надо любить через тех, кого Он создал!
Мать Евфимия улыбнулась:
– А я затем и пришла, чтобы сказать: оставайтесь! Только собаку свою никому не показывайте. Правила не я выдумала. Но я их нарушу. Выводите пса на задний двор, когда никто не видит. Ну, если и пожалуется кто, то прежде ко мне придёт.
Варвара не верила своим ушам. А когда до неё дошёл смысл сказанного матушкой Евфимией, она расплакалась.
Так в согласии, трудах и молитвах прожили они зиму. Наступил март. Тоня засобиралась снова в Астрахань на заработки. Там она хотела провести всю весну и лето, а осенью снова вернуться в монастырь. Она звала с собой Варвару. Но Варваре не хотелось покидать насиженное место.
Тоня уехала. А на следующее утро в келью подселили новую трудницу – крашеную под блондинку даму неопределённого возраста, уставшую от городской жизни, телефонных звонков, интернета, автомобилей, молодого любовника, пожелавшую расслабиться через тяжёлый физический труд денька на три-четыре. Дама искренне полагала, что эти четыре дня спишут ей грехи, копившиеся годами.
Увидев
