На изменение тональности их отношений могут указывать еще два письма. В одном из них король отправляет Анне «немного мяса – плоть оленя как символ имени Генриха»[153], желая, чтобы они «провели вместе вечер». Письмо можно приблизительно датировать 1528 годом, если ориентироваться на перипетию из жизни сестры Анны Марии: ее муж Уильям Кэри умер тем летом от вспышки английской потливой горячки, той самой, которую пережила Анна.

В другом письме, дату которого установить невозможно, Генрих пишет Анне о «великом elengesse» – одиночестве? – которое он испытывает с тех пор, как она уехала. «Я думаю, что причина тому – Ваша доброта и моя пылкая любовь, иначе я бы и предположить не мог, что это могло бы огорчить меня за столь короткий отрезок [такой короткий период после ее отъезда]». Он пишет очень краткое письмо из-за «некоторой боли в голове» – очевидно, пара уже преодолела стадию стремления казаться друг другу идеальными – и желает оказаться «в объятиях моей возлюбленной, чьи хорошенькие dukkys я надеюсь вскоре поцеловать». Жаргонное слово dukkys означало грудь. Но физическая близость – не единственное, что имеет значение. Письмо подписано настоящим заявлением о намерениях: «Писано рукой того, кто был, есть и будет Вашим по своей воле».

Тем временем все, начиная с Кампеджо, пытались навязать Екатерине идею с честью удалиться в женский монастырь. Тогда Генрих снова мог бы жениться, поскольку в миру Екатерина практически считалась бы мертвой. (И, что особенно важно, их дочь Мария по-прежнему считалась бы законнорожденной, а ее очередь престолонаследия не была бы затронута.) Кардинал приводил в пример первую жену Людовика XII – «королеву Франции, которая поступила так же и до сих пор почитается Богом и своим королевством». Он предполагал, что такое решение будет апеллировать к «благоразумию» Екатерины. Но Екатерина рассматривала ситуацию – свой собственный крестовый поход – не только с точки зрения благоразумия, но и в свете личных перспектив.

Разумеется, она считала своим долгом защищать мужа от пагубного влияния Анны, а его страну – от еретических верований, распространявшихся по Европе. Всю жизнь ее воспитывали с мыслью, что роль королевы Англии была уготована ей судьбой. В юности она долгое время занимала неприятное и неестественное положение между женой и вдовой – и у нее не было никакого желания пережить это снова.

Но, возможно, Генрих собственными руками вырыл себе яму. Если бы он по своей воле не установил в браке с Екатериной настолько доверительные отношения – если бы это было обычное деловое партнерство двух стран, объединенных кратким союзом, подобно тому как новобрачных незнакомцев помещали ненадолго вместе на брачное ложе, – возможно, тогда Екатерина реагировала бы иначе.

На следующий день Екатерина узнала, что Генрих требует более «безразличного» [беспристрастного] адвоката, чем она могла найти в Англии. Кампеджо она заявила «по совести», что после брака с Артуром осталась девственницей и что ее могут разорвать «на части», прежде чем она изменит свое намерение «жить и умереть в состоянии брака». Более того, в ее руках теперь было оружие в виде документа, найденного среди бумаг покойного испанского посла: копия благословения, которое тогдашний папа римский отправил Фердинанду и Изабелле, санкционируя брак Екатерины с Генрихом независимо от того, были ли у нее интимные отношения с Артуром, – в отношении чего, как заявил действующий посол Карла V, «королева находится в полном праве».

31 мая 1529 года Кампеджо обнародовал судебную повестку. В пятницу, 18 июня, король и королева должны были впервые официально явиться в легатский суд при лондонском монастыре Блэкфрайерс. Выступление в суде должно было быть основано исключительно на совести короля, а не на «какой-либо плотской похоти, любом неудовольствии или неприязни к личности или возрасту королевы».

Если Генрих отправил в суд доверенных лиц, Екатерина неожиданно появилась в суде лично в окружении советников, четырех епископов и стайки фрейлин. «С торжественной грустью» она прочитала воззвание, которое записала и удостоверила у нотариуса за два дня до этого, – воззвание о том, чтобы ее дело рассмотрели в Риме, а не подвергали сомнительной милости английского суда.

Кампеджо и Уолси отклонили воззвание, но, когда несколько дней спустя Екатерина встретилась в суде с мужем, стало ясно, что в своей способности использовать драматические образы она превратилась в самого настоящего Тюдора. Поднявшись со своего места, она пересекла зал и встала на колени у ног мужа. «Сир, заклинаю Вас во имя той любви, что была меж нами, и во имя любви к Богу, не лишайте меня правосудия»[154].

Возымейте ко мне жалость и сострадание, ибо я бедная женщина и чужестранка, рожденная за пределами владений Ваших. Нет у меня здесь верного друга, нет и советников беспристрастных. К Вам я прибегаю как к главе правосудия в этом королевстве. Увы мне, сир, чем оскорбила я Вас или чем заслужила я немилость Вашу, пойдя против воли Вашей или желания? Была я Вам верной, смиренной и послушной женой, всегда подчиняющейся Вашей воле и удовольствию… Я никогда не роптала ни словом, ни взглядом и не выказывала ни тени недовольства[155].

Она родила королю «много детей, хоть и угодно было Господу призвать их к себе из этого мира»[156].

Когда Вы приняли меня впервые, то – призываю Господа в судьи – я была девицей непорочною, мужа не знавшей. Правда ли то или нет, я предоставляю Вашей совести.

Ежели найдется по закону дело справедливое, которое вмените Вы против меня, – в нечестии либо в ином прегрешении, – то я согласна удалиться, к стыду моему превеликому и поношению. Если же нет такого дела, то нижайше умоляю Вас, позвольте пребывать мне в прежнем состоянии моем[157].

Закончив речь, она поднялась с колен, с которых Генрих дважды пытался ее поднять, отвесила низкий реверанс и направилась к дверям залы. И хотя глашатай воззвал ее вернуться, она проследовала дальше: «Этот суд ко мне небеспристрастен. Я не промешкаю здесь доле»[158].

Екатерина подавала себя в образе девы в беде[159], как одна из терзаемых красавиц, появлявшихся при дворе короля Артура. Но под этим показным надрывом скрывался один тонкий момент: Генриху и его советникам следовало учитывать репутацию «ее нации и ее родственников».

И, в сущности, она победила. 23 июля, в день, когда кардиналы должны были вынести свой вердикт, Кампеджо вместо этого официально передал дело в Рим. В итоге это положит начало борьбе за власть между королем и папой римским, которая будет определять судьбу Англии на протяжении нескольких веков.

Анна не испытывала никаких сомнений насчет