положении противоречит куртуазному идеалу. Если бы ответные письма Анны оказались в нашем распоряжении, могли бы они пролить свет на то, что она каким-то образом соблазняла Генриха? Впрочем, на языке любви говорили со своим монархом даже слуги-мужчины. «Никогда не существовало влюбленного, более жаждущего увидеть свою даму, чем я – Вашу благороднейшую королевскую особу», – написал однажды Уолси.

Существует предположение, что на ранних этапах ухаживаний Генриха Анна укрывалась в семейном замке Хивер в графстве Кент. И хотя многие исследователи полагают, что это было лишь тактическое отступление, призванное разжечь страсть короля, на самом деле она вполне могла пытаться избежать столь неоднозначных отношений. Называя себя «всецело Вашим слугой», Генрих выражает обеспокоенность по этому поводу: «С момента моего расставания с Вами мне сообщили… что Вы не явитесь ко двору ни одна, ни по возможности с матерью, ни каким-либо другим образом; это известие, если оно правдиво, бесконечно изумляет меня, ибо я уверен, что с момента нашей встречи ни разу не сделал ничего, что могло бы Вас обидеть, и мне кажется дурной наградой в ответ на ту великую любовь, которую я испытываю к Вам, не позволять мне ни беседы[143], ни встречи с дамой, которую я превозношу больше всего на свете».

Если бы Анна испытывала к нему такую же любовь, как и он к ней, расстояние между ними наверняка было бы «немного утомительным» и для нее тоже… «впрочем, это не столько пристало госпоже, сколько слуге», – добавляет Генрих, с опозданием вспоминая правила игры.

В ранних письмах Генриха ритуальное смирение куртуазного влюбленного соседствует с полным осознанием королевского статуса. В другом письме с обращением «возлюбленная моя и друг мой» и подписью «писано рукой Вашего верного слуги и друга, Г. Р.» Генрих заявляет: «Предаю себя и свое сердце в Ваши руки»[144]. В то же время он несколько раз сетует: «Не будет для меня большего несчастья, нежели усугубить Вашу печаль», при том что отсутствие Анны уже доставляет ему боль, которая «настолько велика, что была бы невыносима, не будь я твердо уверен в прочности Ваших чувств ко мне»[145]. Как напишет позже один из послов, Генрих был влюблен – настолько сильно влюблен, что не мог ясно соображать. В то же время есть подозрение, что до сих пор, несмотря на все разговоры о страданиях, он скорее получал удовольствие от своего порабощения или по крайней мере не рассматривал его как нечто, способное повлиять на магистральное течение его жизни.

Отношение Генриха к Анне и ее место в его судьбе, по всей видимости, менялись от этапа к этапу. В этой связи особый интерес представляет еще одно письмо.

Размышляя над содержанием Вашего письма, я доставил себе сильные страдания, гадая, как его истолковать… от всего сердца молю Вас, чтобы Вы прямо посвятили меня во все Ваши помыслы относительно любви между нами.

На тот момент он уже «более года был поражен стрелой любви, не будучи уверенным ни в неудаче, ни в том, что в Вашем сердце найдется место для глубокой привязанности».

Именно последнее, по его словам, мешало ему «называть Вас моей возлюбленной, поскольку, если Вы не любите меня той любовью, что выходит за рамки обычной привязанности, это имя не может принадлежать Вам никоим образом, поскольку оно означает особую любовь, далеко отстоящую от обычной».

Если Вам будет угодно именоваться истинной, верной возлюбленной моей и другом моим и отдаться мне душой и телом… я обещаю Вам, что Вам не только будет дано это имя, но и что я сделаю Вас своей единственной госпожой, отказавшись от мыслей и привязанностей ко всем остальным, кроме Вас, чтобы служить исключительно Вам одной.

Письмо «написано собственноручно тем, кто охотно остается Вашим слугой», а первый пункт подчеркнут: Генрих обычно избегал грязного ручного труда и сам не прикладывал перо к бумаге.

Как и в остальных случаях, нам неизвестно, когда было написано это письмо, но, скорее всего, это произошло в период с конца 1526 до лета 1527 года. К этому времени Генрих подумывал о том, чтобы в определенной степени добиться недействительности брака с Екатериной, но на тот момент не было никаких указаний на то, что это должно было освободить его для брака с Анной.

В течение всего 1526 года Екатерина все больше отдалялась от двора. По всей видимости, Генрих начал писать письма Анне в том же году. И все же в приведенном выше письме Генрих предлагает Анне стать скорее не женой, а maîtresse-en-titre (хотя многозначность слова mistress[146] вносит разночтения в это предложение) – то есть занять положение лучше, чем у Марии Болейн, но все же сомнительное. Однако последнее письмо первого этапа указывает на то, что ситуация начинала меняться в сторону более серьезных намерений.

В какой-то момент в 1527 году Анна Болейн отправила Генриху VIII подарок – драгоценность с «диковинным бриллиантом» и отлитой из серебра фигуркой «корабля, на котором мечется одинокая девушка». Генрих встретил подарок с восторгом, вызванным не столько красотой изделия, сколько «прекрасным значением и безропотной покорностью», которые его сопровождали. Покорностью перед чем именно? Перед страстью Генриха, перед предложением руки и сердца? Или, что особенно важно, перед чувствами самой Анны? Может быть, именно это вызвало такой восторг у Генриха, который стал «сердцем, телом и волей Вашим верным и самым покорным слугой»?

За образом девушки определенно скрывалась Анна, а ее укрытием от морской бури, по-видимому, должен был стать Генрих. Возможно, неподатливый бриллиант – это символ стойкости сердца: в нескольких письмах вместо подписи Генрих рисовал сердце, обрамляющее инициалы Анны. Однако в литературе о куртуазной любви морская болезнь нередко символизировала любовный недуг: Уайетт перевел одну из канцон Петрарки, которую издатель Ричард Тоттел позже назвал «Влюбленный уподобляет себя кораблю, застигнутому в море губительным штормом». Так неужели Анна хотела дать понять, что теперь и она влюблена, что она наконец сама влюбилась в Генриха?

Генрих восторженно пишет: «Проявления Вашего чувства таковы, а прекрасные изречения Вашего письма выражены так сердечно, что они обязывают меня всегда почитать и любить Вас и искренне служить Вам, умоляя Вас продолжать следовать той же твердой и постоянной цели». А если она согласится, Генрих «скорее превзойдет ее в чувстве, чем ответит взаимностью».

По мере того как похоть в куртуазном обличье все больше перерастала во всепоглощающую любовь, в галантной игре появилась еще одна особенность: личная любовная страсть отныне стала приравниваться к религиозному рвению. Если король нанес Анне какую-либо обиду, он просил, «чтобы Вы даровали мне то же отпущение грехов, о котором сами просите, а