Каждый раз, когда в стихотворении Уайетта встречается местоимение «я», слишком рискованно предполагать, что за ним действительно стоит человек, родившийся в 1503 году в Кентском замке Аллингтон. Когда он пишет, что «ничто не заставит верность / Запечатлеться в твоем каменном сердце», возможно, он действительно выражает недовольство в адрес одной из типично неблагодарных куртуазных дам. Но в то же время это может быть обращением к традиции применения романтической поэзии для выражения критики, которую было бы неразумно высказывать более прямо. На самом деле его стихи вполне могут быть адресованы не столько Анне, сколько королю Генриху.

Характер отношений Томаса Уайетта и Анны Болейн неясен. Во многом (хотя и не во всем) взгляд на их знакомство ретроспективен: Уайетт был одним из тех, кто причастен к падению Анны. В детстве их семьи жили по соседству друг от друга, но, когда она уехала за границу, ему было всего 10 лет. Говорить о близком знакомстве можно, скорее всего, лишь начиная с 1520-х годов, когда они оба стали известными личностями при дворе Генриха (а Уайетт уже несколько лет состоял в несчастливом браке). Давление со стороны круга куртуазных сверстников-интеллектуалов, к которому они оба принадлежали, вполне могло заставить их по крайней мере притворяться своего рода звездной парой – но так ли это было на самом деле? Единственный честный ответ: мы не знаем.

Нередко высказываются предположения, что немало стихотворений Уайетта посвящено Анне, – настолько нам хочется подогнать их под тот образ Анны Болейн, который нам как будто знаком. Она воплощала тот ослепительный призрачный блеск, который воспевал Петрарка, а Уайетт отчасти признавал, а отчасти высмеивал:

Увы, блуждаю в бесконечном лабиринте,

Стремясь две крайности смирить.

И хотя злоупотреблять атрибуцией рискованно, несколько стихотворений с большой долей определенности указывают именно на Анну. Особенно наводит на размышление короткое стихотворение «Брюнетка», в котором он впервые назвал некую темноволосую девушку (а Анна была знаменита именно своими темными волосами) «той, что оглушила всю страну», но в дальнейшем заменил эту строку менее рискованным «той, что оглушила все мое именье».

Уже в этом стихотворении присутствует определенный сексуальный подтекст, но он проявляется еще ярче в другом:

Они меня обходят стороной —

Те, что, бывало, робкими шагами

Ко мне прокрадывались в час ночной,

Чтоб теплыми, дрожащими губами

Брать хлеб из рук моих, – клянусь богами,

Они меня дичатся и бегут,

Как лань бежит стремглав от ловчих пут.

Хвала фортуне, были времена

Иные: помню, после маскарада,

Еще от танцев разгорячена,

Под шорох с плеч скользнувшего наряда

Она ко мне прильнула, как дриада,

И так, целуя тыщу раз подряд,

Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»

То было наяву, а не во сне!

Но все переменилось ей в угоду:

Забвенье целиком досталось мне;

Себе она оставила свободу

Да ту забывчивость, что входит в моду.

Так мило разочлась со мной она;

Надеюсь, что воздастся ей сполна[137].

Стихотворение интересно прежде всего тем, какое место в нем отводится куртуазной любви. Уайетт заверяет читателя, что дело происходит не в сновидении, столь любимом куртуазной литературой. Таким образом он вводит элемент отстраненности от идеала, протеста против того, что кротость покинутого поэта не встретила преданности со стороны возлюбленной. Биограф Уайетта Никола Шульман проницательно утверждает, что «слова куртуазного влюбленного подчас вполне открыто звучат как слова человека, не столько убитого горем, сколько обманутого… Особенно громко эта интонация слышна в поэзии Уайетта и его современников». Это восприятие более точно соответствует характеру куртуазной любви в ее нынешнем изводе, чем тому, что когда-то был свойственен повествованию Кретьена де Труа.

Но могло ли это стихотворение быть посвящено Анне Болейн? Здесь нужно упомянуть два свидетельства, которые позволяют предположить их сексуальную связь с Уайеттом, хотя к этим свидетельствам и следует относиться с особой осторожностью.

Католическая пропаганда, распространявшаяся во время правления дочери Анны, Елизаветы, утверждала, что Уайетт (по словам итальянского купца, находившегося тогда при дворе) в первые дни отношений короля с Анной обратился к нему с предупреждением. Якобы она «не подходит для того, чтобы стать парой Вашей милости, ее речь столь распущена и неблагородна – это я знаю не столько понаслышке, сколько по собственному опыту человека, который имел с ней плотские утехи».

Католический пропагандист елизаветинской эпохи Николас Сандерс подхватил и дополнил эту историю, утверждая, что Уайетт заявил о распущенности Анны Тайному совету, а не желавшего в это верить короля якобы убеждал Чарльз Брэндон. Автор испанской «Хроники короля Генриха VIII Английского» (Crónica del Rey Enrico Otavo de Ingalaterra) в XIX веке приводит еще более натуралистичный рассказ: якобы позже Уайетт описывает, как он посетил опочивальню Анны, чтобы рассказать ей о своем страдающем сердце, полагая ее обязанностью облегчить причиненную ему боль. «И я подошел к ней, когда она возлежала на постели, и поцеловал ее, она же оставалась неподвижной и ничего не говорила. Я коснулся ее груди, а она продолжала лежать без движения, и даже когда я позволил себе вольность опуститься ниже, она тоже хранила молчание».

Внезапно она покидает комнату по потайной лестнице и возвращается через час в гораздо менее уступчивом настроении. В этой непристойной версии Уайетт якобы упоминает историю о влюбленном, оказавшемся в сходной ситуации, который последовал за дамой и обнаружил ее в сношении с женихом… Женщин в то время часто считали сексуально ненасытными – не только похотливых вдов, таких как Батская ткачиха, но даже самую невинную юную деву, жаждущую семени, которое позволило бы пустому чреву понести плод. Столь грубые представления скорее происходят из сферы фаблио, чем из области fin’amor.

Как и скандальные слухи об Анне, циркулировавшие при французском дворе, эта версия явно носит пропагандистский характер. Впрочем, все подобные истории про Уайетта крайне маловероятны. Мало того, что пересекать дорогу королю с его стороны было бы слишком рискованно, но и Генрих в этом случае вряд ли позволил бы себе продолжать целомудренное увлечение Анной.

Еще одна история, более правдоподобная и при этом более куртуазная, принадлежит перу внука Томаса Уайетта по имени Джордж Уайетт, который написал «Историю в защиту Анны Болейн» в надежде угодить дочери Анны Елизавете. Книга навевает воспоминания об опасной игре Брэндона с Маргаритой Австрийской; но также и о поэме «Троил и Крессида» Чосера, где в одной из сцен Троил видит