даже казни. Тысячи стали лишенцами, «бывшими людьми», не имеющими политических или экономических прав[323]. Бремя пятилеток было столь же великим, как и их цели.

Советские лидеры в дополнение к новой экономической базе способствовали созданию новой культурной надстройки. Их планы относительно морального и интеллектуального ландшафта были столь же впечатляющими, как и их надежды на преобразование физического. Образовательные программы имели целью создать «новых советских людей». Новые и весьма ограниченные подходы в науке должны были демонстрировать неизбежность коммунизма. Новые и еще более жестко ограниченные формы литературы и искусства воспевали достижения большевистской революции. Те, кто отклонялся от партийной линии в плане интеллектуального самовыражения, сталкивались с ужасными последствиями [David-Fox 1997; Fitzpatrick 1978]. В середине 1930-х годов наказания стали еще более суровыми, поскольку система лагерей как злокачественная опухоль разрасталась по всей территории Советского Союза.

Для того чтобы сообщать о своих грандиозных целях иностранцам, скрывая при этом издержки, советские чиновники использовали три учреждения. Известных иностранцев, независимо от их политической принадлежности, сопровождал по Советскому Союзу ВОКС, Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами. Пресс-служба Народного комиссариата иностранных дел CCCP не только обслуживала иностранных журналистов, но и контролировала их. Те незадачливые гости страны, которые не имели права на эти услуги, были оставлены на милость «Интуриста», с момента своего основания в 1928 году заслужившего неприязнь как туристов, так и советских чиновников. Кроме того, все три организации стремились создавать скорее положительное впечатление, чем правдивое. Они резко ограничивали возможность узнать как о недостатках, так о критике Советского Союза; цензура была обычным делом, а воспевание партии – вездесущим и оголтелым[324].

Тем не менее западные интеллектуалы и радикалы отправлялись в туры в Советский Союз, которые в некоторых кругах стали обрядом инициации. Один историк подсчитал, что в ту эпоху ежегодно СССР посещали примерно пять тысяч жителей Запада; многие из них были интеллектуалами, которые сохранили свой энтузиазм по отношению к СССР, несмотря на все то, что они видели своими глазами [Hollander 1981, ch. 3–4][325]. Этих интеллектуалов привлекало общество, организованное вокруг модернизации, каким якобы был Советский Союз. Они надеялись, что советская цель одновременного построения современной экономики и культуры при помощи сознательного планирования спасет СССР от последствий бессистемной модернизации, произошедшей посредством рыночных сил, – последствий, недавно обрушившихся на Соединенные Штаты.

Американские интеллектуалы искали в Советском Союзе решения того, что они считали проблемами современной Америки – или, в более широком смысле, проблемами самой современности. Даже в разгар «ревущих 20-х» многие социологи сосредоточились на недостатках своей страны. Сквозной темой в их критике было представление о том, что выдающиеся достижения в экономике Америки опередили ее культурный и социальный прогресс. Столь заметная в 1920-х годах теория «культурного отставания» служила метафорой для этого аспекта межвоенной социальной мысли. Хотя прародитель этого термина, социолог Уильям Ф. Огберн, с отчаянием заявлял, что целенаправленные действия человека по сокращению этого отставания тщетны, поколение мыслителей-активистов с этим не согласилось [Ogburn 1950: 200–212, 346]. Критически настроенный экономист Торстейн Веблен обвинил атавистические способы производства и потребления в искажении современной экономики. Он также предвидел новые экономические механизмы решения промышленных проблем. Специалист по экономике труда Джон Р. Коммонс хвалил работников, которые приспособились к гигантским промышленным организациям, вступив в профсоюзы и борясь за свои экономические интересы, а не стали претендовать на контроль над трудовым процессом, замедляя при этом промышленный прогресс. И плодовитый (даже вездесущий) философ Джон Дьюи стремился обновить такие устаревшие идеи, как грубый индивидуализм, а также устаревшие институты, такие как школы. Веблен, Коммонс и Дьюи стремились изменить свое общество с помощью сознательного формирования человека, приведя культурные и социальные порядки Америки в соответствие с ее динамичной экономической системой.

Таким образом, советское планирование привлекло множество американских мыслителей с противоположными сферами интересов. Экономисты Стюарт Чейз и Джордж Соул – как и их интеллектуальный вдохновитель Торстейн Веблен – с энтузиазмом поддерживали экономическую организацию в Советском Союзе, особенно ее аппарат планирования. Экономист Кэлвин Брайс Гувер, обучавшийся у Джона Коммонса и его ученика Селига Перлмана, применил уроки институциональной экономики. А преподаватель Джордж Каунтс, как и его наставник Джон Дьюи, высоко оценил советские попытки применить принципы прогрессивного образования Дьюи. Все соглашались с тем, что результаты так называемого советского эксперимента могут и должны принести пользу американским социологам и, следовательно, американскому обществу. Они изучали советское общество, но их озабоченность по поводу современного индустриального общества в целом и Соединенных Штатов в частности никогда не была отвлеченной. Как можно управлять становящейся все более сложной экономикой? Какую роль будет играть рабочий на крупных промышленных предприятиях? Что потребуется, чтобы сделать сельское хозяйство и земледельцев – модернизированными? Как можно подготовить граждан к жизни в современном мире?

Прогрессивные реформаторы, экономисты и растущее число крупных предпринимателей изучали координацию и планирование как средства решения проблем современной индустриальной эпохи. Консерваторы, такие как министр торговли Герберт Гувер, проповедовали «ассоциационизм», в то время как либералы рассматривали мощные центральные механизмы для принятия экономических решений [Alchon 1985; Hawley 1974]. Таким образом, Советский Союз преподал уроки, полезные для реорганизации американской экономики и общества. Возьмем один пример: в основном сборнике американских общественно-научных знаний 1930-х годов, знаменитой «Энциклопедии общественных наук», СССР упомянут в десятках статей по таким разнообразным темам, как сельское хозяйство, промышленная гигиена, грамотность и профобучение.

Осознание огромных издержек, связанных с планированием, не уменьшило решимости этих интеллектуалов применить уроки Советского Союза к американскому обществу. Совершая поездки в Россию или читая о происходящих в Советском Союзе событиях, они по-своему учитывали связанные с планированием тяготы. Они, конечно, не хотели повторять в Соединенных Штатах дефицит и репрессии, с которыми сталкивались советские граждане. Напротив, они настаивали на том, что Америка могла бы извлечь из политики Советского Союза универсальные уроки модернизации, не понеся тех же издержек. Они винили в высоких издержках в СССР русский национальный характер, который все они считали плохим материалом для построения современного общества. Тяготы планирования были обусловлены исключительно русскими чертами, а также советской экономической политикой. Повсеместные утверждения о русской лени и терпении, часто понимаемые в ориенталистском духе, объясняли этим наблюдателям, почему советская модернизация обошлась такой высокой ценой, – но для Соединенных Штатов с этой цены была бы сделана значительная скидка.

Этих американских экспертов прекрасно описывает фраза Джорджа Фроста Кеннана «романтика экономического развития». Летом 1932 года, рассказывая об экономических перспективах СССР, Кеннан остановился на одном аспекте советской жизни, способном помочь преодолеть явные недостатки планирования: восторг, который цели этих планов вызвали у советских граждан, особенно молодежи. Русские пойдут на большие жертвы во имя экономического прогресса[326]. Со своей стороны иностранные наблюдатели были готовы мириться – но не за свой счет – с такими тяготами во имя прогресса. Будто повторяя остроумное выражение Герцена – «жертвовать другими, иметь за них самоотвержение слишком легко, чтоб быть добродетелью» [Герцен 1955: 138], – многие американские эксперты выразили готовность пожертвовать русскими ради цели советского планирования.

Энтузиазм по отношению к Советскому Союзу также выявил еще один аспект американской мысли в межвоенные годы: повышенную чувствительность к недостаткам демократии. По целому ряду причин эксперты отложили в сторону опасения по поводу советских политических целей. Технократы, такие как Дуглас и Чейз (и, в несколько иной форме, Гувер), считали экономические достижения более важными,