Шрифт:
Закладка:
Неудивительно, что энтузиазм Пасвольского по поводу Временного правительства быстро мутировал в антибольшевизм. Обеспокоенный тем, что он назвал большевистским «мятежом», Пасвольский критиковал радикальные группы, а также рабочих и крестьян в России, которых они якобы представляли. Он ругал «Ее Величество Толпу», которая теперь правила «на развалинах… русского духа». Хотя обычно Пасвольский был не склонен к таким духовным интерпретациям происходящего в России, он использовал понятие «Матушки-России» в качестве отправной точки в критике большевиков. Он писал, что большевистские лидеры слишком долго прожили в Западной Европе и превратились в обезумевших космополитов: «Для них Россия как Россия не существует. Для них существует мир, а Россия лишь его часть». Пасвольский также поддерживал американскую интервенцию против большевиков, даже выступив в качестве переводчика «документов Сиссона» – поддельных документов, которые якобы доказывали большевистско-немецкое сотрудничество[311].
Однако, несмотря на веру в русскую нацию, Пасвольский с достаточной неприязнью относился к большинству жителей России. Как и многие сторонники американской интервенции, он сомневался в способности крестьян к самодисциплине. В отличие от более ранних славянофилов, которые восхваляли крестьянина как воплощение русской души, Пасвольский утверждал, что интеллигенция «отражает национальную душу [России]», в то время как крестьяне были заняты только «примитивными формами поиска» [Pasvolsky 1920b: 683]. Поэтому он выступал за запрет продажи алкоголя в военное время как главное средство внедрения рациональности в русскую жизнь. Однако, даже несмотря на этот запрет на спиртные напитки, Пасвольский описал революцию и Гражданскую войну как массовый разврат, за которым последовало похмелье. Россия видела, как
…все узы, скрепляющие цивилизованную жизнь, разорвались в оргии разрушения, сама оргия вскоре закончилась, и массы, очнувшись от своего безумия, оказались уже в тисках железной дисциплины, навязанной решительной группой, которая одна не потеряла голову во время той оргии [Pasvolsky 1916b: 150].
Пасвольский возлагал мало надежды на рабочих или крестьян, обвиняя их во многих бедствиях революционной России. Недостаток у рабочих энергии лежит в основе всех производственных и транспортных проблем России, сказал он одному высокопоставленному дипломату; миллионы земледельцев были еще менее активны. Большевистская партия, со своей стороны, обязана своей силой в сельской местности демобилизованным солдатам, которые вернулись с «большевистскими идеями <…> но очень слабым желанием работать». Хотя Пасвольский направлял бо́льшую часть своей критики в адрес русских на низшие слои общества, он иногда сетовал на такие национальные черты русских, как идеализм и отсутствие основательности, – и то и другое омрачало перспективы экономического и политического развития, которые имелись у жителей Западной Европы[312]. В той мере, в какой перспективы России зависели от ее рабочих и крестьян, будущее выглядело действительно мрачным.
Пасвольский надеялся, что два величайших препятствия России – национальный характер и правительство – могут быть преодолены экономическим развитием. Подобно Фрэнку Голдеру, Линкольну Хатчинсону и Уильяму Хаскеллу из АРА, Пасвольский надеялся перестроить Россию, избавив ее от большевизма. Он утверждал, что тяжелые экономические и политические проблемы России могут быть устранены «посредством быстрого и энергичного развития». Такие «экономические успехи» могли бы привести к прогрессу в политическом плане, то есть к свержению большевиков. В отличие от сотрудников АРА и, конечно, самих большевиков, Пасвольский верил, что самые большие экономические успехи могут быть достигнуты, если ближайшее экономическое будущее России будет похоже на ее прошлое. Экспорт зерна, полезных ископаемых и другого сырья позволил бы России интегрироваться в мировую экономику и в конечном итоге улучшить ситуацию. Несмотря на свою яростную оппозицию большевикам, Пасвольский призывал к сбалансированному анализу российской экономики, свободному от «бури оскорблений», которая омрачала американские дискуссии о политической ситуации в России. Он провел четкую грань между экономической и политической системами и посвятил себя изучению первой[313].
Наиболее детальный анализ экономики России Пасвольский провел в книге 1924 года, написанной в соавторстве с директором Института экономики Гарольдом Г. Моултоном. Отталкиваясь от мысли, что Россия нуждается в иностранном (и особенно американском) капитале, авторы утверждали, что Советская Россия должна выплатить долги царского и Временного правительств за военное время. Для погашения этих долгов России требовалась иностранная валюта, которая, в свою очередь, могла быть получена только от экспорта сельскохозяйственной продукции и другого сырья. Хотя Линкольн Хатчинсон критиковал книгу за утверждение, что новая Россия должна быть «всего лишь своего рода копией старой», долгосрочные цели Пасвольского были во многом такими же, как и у него: поставить Россию на тот же путь индустриализации, по которому шли западноевропейские страны. Однако эти два экономиста разошлись во мнениях о том, как лучше всего выйти на этот путь. Хатчинсон надеялся, что быстрые экономические изменения принесут политические выгоды. Пасвольский, напротив, настаивал на том, что первым шагом должны быть политические перемены (то, что он называл «возвращением политического здравомыслия»); он также призывал к долгосрочной перспективе[314]. Пасвольский привнес это отношение к реконструкции в свою более позднюю деятельность в Вашингтоне. Будучи главным экономическим советником госсекретаря во время Второй мировой войны, он присутствовал при создании послевоенного экономического порядка. Его идеи экономического развития России в 1920-х годах – стабильность валюты, экспорт сырья и полная выплата внешних долгов в качестве необходимых условий для оказания помощи – стали отличительными чертами и этих послевоенных институтов [Ikenberry 1992: 308–315; Kimball 1991: 57]. К тому времени Пасвольский почти не надеялся на то, что экономическая помощь сможет подорвать советскую власть. Но в 1920-е годы его видение России с точки зрения как национального характера, так и экономического развития привело к тому, что он оказался прямо в центре американских дебатов об СССР.
Вера Мишель Дин, как и Пасвольский, воспользовалась своим русским происхождением, чтобы получить должность в «мозговом центре». Она также акцентировала внимание на важности экономического развития России. Семья Дин переехала в Соединенные Штаты в 1917 году, потому что ее отец, еврей-бизнесмен, опасался того, как большевики могут воспользоваться состоянием его семьи. Дин училась в колледже Рэдклифф и Йельском университете, затем вошла в число исследователей Ассоциации внешней политики (АВП, англ. Foreign Policy Association, FPA) – группы, основанной в 1921 году из остатков другой группы, лоббировавшей членство Америки в Лиге Наций. В 1928 году, когда Дин стала челном АВП, организация переключилась на объективные исследования и публикации. Значимость Дин как эксперта по России основывалась как на ее работах, так и на ее ключевой позиции в структуре американских ученых. Будучи сотрудником АВП, она организовывала многочисленные публичные встречи и мероприятия, на которые собирались американские дипломаты, ученые и журналисты, обладающие знаниями о России[315]. Профессионализация экспертных взглядов о России автоматически приводила к запрету на допуск для тех, кто, как Дин, не имел официальных полномочий. Быстро проникнув в экспертные структуры, она поделилась своими взглядами на русский национальный характер и экономическое развитие.
Дин, вслед за предыдущими поколениями экспертов, подчеркивала непостоянство, «византийское раболепие» и политическую пассивность как причины нынешних экономических и политических кризисов в России. Учитывая эти черты, утверждала Дин, любая форма управления, основанная на участии населения, была бы «безнадежной». «Крестьянские массы», писала она, не могли действовать самостоятельно, но, по крайней мере, они
