вмешательство под руководством таких экспертов, как он сам. Он видел в таком вмешательстве залог увеличения эффективности, повышения уровня жизни и прочного социального мира. Чейз с легкостью поставил участие в политической жизни ниже материального благополучия, и все это во имя науки и прогресса. Как и в случае с Джеромом Дэвисом, военный опыт Чейза заставил его отказаться от акцента на том, что он позже назвал «моралистическим» реформизмом, в пользу научного подхода. (Чейз был настолько предан реформам, что свой медовый месяц на западе штата Нью-Йорк он потратил не на любования видами Ниагарского водопада, а на изучение безработицы в Рочестере [Chase, Chase 1916].) Чейз вслед за Вебленом – которого он называл «одним из своих кумиров в молодости» – утверждал, что человеческое поведение может быть эффективно сформировано государственной властью, если власть осуществляют правильные инженеры[333]. В начале 1920-х годов Чейз помогал руководить Бюро труда, которое стремилось распространять идеи эмпиризма и эффективности среди моралистичных и неорганизованных американцев. Его книга «Трагедия расточительства» (1925) документировала расточительность капиталистического предприятия из-за дублирования действий, неэффективности распределения и неполной занятости. Ответ, как наставлял Чейз в духе своего наставника, состоял в том, чтобы создать «Промышленный генеральный штаб» для организации производства, сокращения отходов и повышения благосостояния [Chase 1925 : 26–41].

В 1927 году интерес к контролю экономики со стороны экспертов привел Чейза в Советский Союз, где он возглавил группу специалистов, прикрепленных к рабочей делегации. Чейз сразу же занялся многими аспектами советской экономической политики, особенно Госпланом. Он быстро перестал беспокоиться о политической идеологии: его главным интересом были не «лабиринты догматических теорий», а «экономические реалии». Чейз заявил о преимуществе советского централизованного планирования – в то время еще с ограничениями НЭПа – перед капитализмом: «На бумаге социалистическая система лучше него. Ясно, прямолинейно и логично». Американский капитализм, напротив, был «промышленной анархией» [Chase 1928b: 15–16, 18].

Верный своему научному кредо, Чейз должен был собрать больше данных о советском планировании. Только с течением времени станет ясно, станет ли Госплан – уже готовый «смелый и беспрецедентный эксперимент» – ярким экономическим примером или «просто еще одним меморандумом для мусорной корзины истории» [Chase 1928b: 54]. Хотя он признавал резкие политические различия между советской и американской политическими системами, Чейз полностью сосредоточился на экономике. Сама демократия не представляла особой ценности, если только она не докажет свое экономическое превосходство. У него был один критерий как для американской, так и для советской политики: позволит ли планирование устранить расточительность и повысить уровень жизни? После возвращения из России он сохранил свой оптимистичный взгляд на советское планирование. Он сравнил Госплан с американскими агентствами военного времени, особенно с Советом по военным предприятиям («Упокой, Господи, его душу»), и с восторгом описал его власть над всей экономической деятельностью в Советском Союзе. Чейз поместил Госплан «на границе возможностей человеческого интеллекта». По его мнению, советская система обеспечила экономическую модель для Соединенных Штатов, сделав любые политические различия несущественными [Chase 1928с: 185–186].

Чейз воспевал инженеров и экономических планировщиков прямо перед биржевым крахом. Как раз в тот октябрь, когда фондовый рынок резко упал, Чейз проницательно завершил длинное эссе под названием «Процветание: факт или миф?». Хотя в декабре того же года ему была предложена возможность внести поправки в эту работу до ее публикации, Чейз смело оставил первоначальный текст. Он утверждал, ссылаясь на Совет по военной промышленности и Госплан в качестве примеров, что усиление государственного контроля имеет большое значение для продолжения экономического роста в Америке. Долгосрочное процветание, заключил Чейз (вторя Веблену), произойдет при «освобождении инженера» [Chase 1929: 27, 187–188].

И без того сильный интерес Чейза к централизованному планированию лишь увеличился с Великой депрессией. Когда в 1929 и 1930 годах финансовый кризис стал экономическим, Чейз вернулся к этой теме. Он был приглашен редакторами «The Nation» на открытие их цикла под названием «Если бы я был диктатором», и воспринял это название буквально. Он призвал создать Национальный совет по планированию, укомплектованный технологически-демократическими прогрессистами, такими как он, Дуглас и их коллеги Рексфорд Гай Тагвелл, Уэсли Клэр Митчелл и Джордж Соул. Придуманный Чейзом совет издавал бы указы (именно «указы», по-русски) для многих программ, которые фактически станут отличительными чертами «Нового курса»: объекты гражданской инфраструктуры, пенсии по старости и регулирование сельскохозяйственного сектора [Chase 1931b: 536–538][334]. Когда литературный критик и такой же путешественник Эдмунд Вильсон обвинил его в клевете на Россию, Чейз это опроверг и заявил, что на самом деле он поддерживал «русскую диктатуру» и делал «неоднократные <…> намеки на преимущества экономической диктатуры в этой стране» [Wilson 1932: 345–346]. Чейз не ограничился высказываниями в американских периодических изданиях; его редакционная статья в «Правде» восхваляла первую пятилетку как демонстрацию эффективности «благодетельной диктатуры»[335].

Объединив аналогии советского опыта и военного времени, Чейз призвал к организации в Соединенных Штатах десятилетних планов, осуществляемых «Советом по мирной промышленности». Как и в случае с институтами НЭПа в России, предложенный Чейзом Совет контролировал бы командные высоты американской промышленности, оставляя мелкосерийное производство в частном секторе. В статье также проявилась ностальгия Чейза по планированию военного времени. Он упрекнул русских за то, что они утверждали, будто сами изобрели экономическое планирование, хотя на самом деле начало эпохе планирования положил горячо им любимый Совет по военной промышленности. Однако, независимо от истоков централизованного планирования, Чейз рассматривал его как экономическую необходимость, выходящую за рамки политической идеологии [Chase 1931: 3, 5, 7].

Многочисленные технократы-прогрессисты – многие из которых входили в экономическую команду мечты Чейза – вторили его призыву к экономическому планированию. Экономист Пол Дуглас, например, назвал Госплан «бесценным административным устройством». Подобно Чейзу и Веблену, Дуглас выступал за «экономический генеральный штаб» для установления цен и уровней производства [Douglas 1929b]. Его коллеги-технократы, как правило, настаивали на том, что экономическое планирование является техническим вопросом, который лежит за пределами досягаемости какой-либо политической идеологии.

Коллега Чейза по Бюро труда Джордж Соул также обратился к революционной России за идеями в области экономического планирования – эти идеи он надеялся применить в Соединенных Штатах. Соул провел 1910-е годы в неофициальном печатном органе технократического прогрессизма, «The New Republic», а также в Техническом альянсе[336]. К 1922 году он присоединился к недавно созданному Национальному бюро экономических исследований (англ. National Bureau of Economic Research, NBER), целью которого было внедрение беспристрастного экономического анализа в политические дебаты. Как и Чейз, он провел остаток 1920-х годов, продвигая экономический анализ как для труда, так и для управления. Будучи давним поборником планирования, Соул не так быстро проникся советским делом, как Чейз, обратившись к этой теме только в самом конце 1920-х годов. Как и его коллега, Соул подчеркивал важность установления фактов и необходимость человеческого контроля над экономической деятельностью. Не уделяя внимания политической идеологии, Соул утверждал, что советское планирование имело мало общего с Марксом, зато было проявлением советского интереса к «построению великой промышленной цивилизации <…> путем проявления национальной воли». Соул выразил некоторую озабоченность по поводу политических методов, но в конечном счете свел вопрос к экономике. Обеспокоенный распространением «политической диктатуры», он разделял мнение Чейза об экономических критериях: какими бы ни были средства, Советский Союз превзошел все другие страны (в прошлом или настоящем) в достижении высоких темпов экономического роста. Он призвал к своего