«The Inquiry»; во время этой работы Кернер так энергично выступал за независимость Чехословакии, что коллеги обвинили его в непрофессионализме. После ухода с государственной службы он продолжил свою деятельность на благо дела Чехословакии. Он радовался появлению независимой Чехословакии, уверенно утверждая, что ей не грозит опасность пасть жертвой большевизма[286]. Однако к середине 1920-х годов Кернер расширил понимание роли своих экспертных знаний. В своих комментариях на обеде в АИА он заявил, что экспертные знания о славянском мире имеют важное значение для будущего Америки. Славяне образовали «самую большую белую группу в мире» и были предметом особого интереса на пороге радикальных иммиграционных реформ 1920 и 1924 годов. Славянские народы также стали «важнейшим фактором в мировой политике и экономике»[287]. Оба пункта хорошо согласуются с основными задачами, которые ставил перед собой Кернер на раннем этапе карьеры.

Мнение Кернера о расовых характеристиках славян отражало его неизменный интерес к наукообразному расизму. В начале 1920-х годов Кернер глубоко изучал расовую теорию, в том числе таких популяризаторов, как Лотроп Стоддард (также бывший студент Кулиджа) и Мэдисон Грант. Стоддард и Грант в паре широко читаемых книг изложили мысль, что население мира состоит в жесткой расовой иерархии, возглавляемой нордиками. Другие европейцы, которых Грант называл средиземноморцами и альпийцами, значительно уступают нордикам; неевропейцев, по мнению Стоддарда, следует оценивать еще ниже. Эти авторы основывали свои утверждения о превосходстве нордиков на вместимости черепа и головном индексе, с помощью которого измеряли форму черепа [Грант 2018, глава 2; Stoddard 1920, ch. 2]. Кернер, казалось, полностью отождествлял свои взгляды с работами Гранта и Стоддарда[288]. Но вскоре он отошел от того, что назвал «расовой метафизикой», и сделал акцент на исторических факторах. Свою речь в 1924 году «Важность истории Восточной Европы» Кернер начал с того, что отметил распространенность «альпийского типа» по всему региону. Такие авторы, как Грант и Стоддард, отметил он, рассматривают «относительную отсталость народов Восточной Европы <…> как результат предполагаемых расовых особенностей». Однако он настаивал, что по сравнению с биологическими факторами важнее природные и исторические: отсталость не может быть следствием «неполноценности рас или, другими словами, глупости народов». Условия региона, утверждал он, являются «результатом исторических сил и среды обитания»[289]. Эта мысль близка взглядам антрополога Франца Боаса, который возглавил атаку на иерархии рас Гранта и выступал за природные (а не расовые) истоки культурных различий. В авторитетной книге Боаса «Ум первобытного человека» (1911) утверждалось, что «вариации в культурном развитии можно объяснить и общим ходом исторических событий, не прибегая к теории материальных различий между умственными способности у различных рас» [Боас 1926: 19][290]. Утверждение о важности истории и незначительной роли расы позволило Кернеру защитить как собственное происхождение (над которым насмехался Грант), так и важность своей дисциплины. Но его антирасизм был не безграничен. Сфера изучения истории должна расширяться, утверждал он, но только для того, чтобы охватить изучение более широкого круга белых.

Утверждение Кернера о важности славяноведения для мировой политики предоставило ему возможность применить академический опыт в политике, которая являлась сферой его постоянного интереса. Кернер впервые попытался принять участие в политической жизни во время Первой мировой войны, когда в 1917 году он добровольно пошел служить в штат миссии Рута. После того как эти усилия не увенчались успехом, он работал в «The Inquiry» со своим научным руководителем Кулиджем, после чего обратился со своим вопросом о независимости Чехословакии непосредственно к президенту Вильсону. Также возможно, что его первоначальное намерение работать на правительство было связано с желанием избежать призыва в армию[291]. В любом случае его интерес к государственной службе никогда не ослабевал[292]. К началу 1920-х годов Кернер расширил свои горизонты: он проводил исследования и писал работы на различные славянские темы, от южных славян (вскоре объединившихся в Югославию) до революции в России – обычно с прицелом на возможное актуальное применение его исторической работы. Например, Кернер настаивал на том, что изучение Советской России должно находиться в центре социологических исследований; ученые могли бы использовать этот уникальный материал для изучения современного общества, включая связи между расой, культурой и экономикой [Kerner 1918][293]. Таким образом, он выразил одобрение именно той работы, которую выполняли Сэмюэль Харпер, Джером Дэвис, Пол Дуглас и Эми Хьюз.

К середине 1920-х годов Кернер последовал собственному совету относительно актуальности политики, сместив фокус своих исследований на восток, в Россию. Хотя по крайней мере один студент усомнился в его лингвистических способностях в этой новой области, мало кто мог поставить под вопрос его приверженность изучению русистики[294]. В 1925 году он представил научную статью о Советской России, где проанализировал изменения в организации сельского хозяйства, которые он считал основой причиной недавних беспорядков в этой стране. Кернер обвинил революцию 1917 года в «обширном стихийном аграрном движении», всплеске крестьянского «инстинкта частной собственности»[295]. Он исследовал аналогичные темы в эссе о Л. Н. Толстом, еще раз продемонстрировав, что отказ от биологических представлений о поведении людей необязательно должен привести к исчезновению стереотипов о национальном характере. Кернер высоко оценил «глубинное» знание писателем русского крестьянства, определяемое фатализмом и «бессознательной, стихийной роевой» природой. Он отстаивал эту характеристику крестьянства, ссылаясь на его «обширные стихийные движения» во время революций 1905 и 1917 годов. К 1931 году Кернер начал работу над темой, которая занимала его до конца карьеры: экспансия России на восток. Кульминацией этой работы стала короткая книга «Стремление к морю», в которой бо́льшая часть истории России объяснялась с точки зрения неудержимого, даже врожденного стремления к Тихому океану[296]. Поскольку он сосредоточил внимание на области, долгое время игнорируемой учеными – и важной для внешней политики, – новообретенная тема исследований Кернера позволила ему объединить свое стремление участвовать в политических дебатах с желанием создать особую школу исторического анализа.

Даже меняя научные интересы, Кернер никогда не отказывался от своей давней приверженности развитию профессиональной славистики. С самой первой публикации он подчеркивал важность научного изучения славянского мира, для чего были нужны журнал и соответствующая научная инфраструктура библиотечных фондов. Будучи профессором и руководящим деятелем, Кернер придавал большое значение научным исследованиям как для подготовки преподавателей, так и для открытий, которые можно сделать эмпирическим путем. Так, например, сравнивая ученых с «пионерами знаний», в 1926 году Кернер призвал к расширению программ аспирантуры по русистике[297]. Предпочтения в области профессиональных занятий славистикой сформировали его исследовательскую программу. Изучение России и, в частности, российской экспансии дало ему возможность играть политическую роль, недоступную специалистам по Центральной Европе.

Ко времени «пионерского» манифеста Кернера в 1926 году историк Джеройд Тэнкьюрей Робинсон уже трудился на передовой знаний, работая в российских архивах. Ранний период карьеры Робинсона демонстрирует еще один путь, которым приверженность профессиональному изучению России привела к отказу от прежних привязанностей и идей. В то время как Кернер пришел к изучению России через Богемию XVIII века, Робинсон сделал это через богему более позднего периода: Гринвич-Виллидж 1910-х годов. Едва вернувшись со службы в Европе во время войны, Робинсон вскоре оказался в группе, собравшейся вокруг журнала «The Dial». Однако он увлекся радикальными идеями еще до приезда в Нью-Йорк; в 1913 году, еще будучи старшеклассником, он предложил достойную интерпретацию марксизма[298].

«The Dial» объединил многих лучших мыслителей Гринвич-Виллидж (и на самом деле всей Америки). В его штат