Шрифт:
Закладка:
И все же Дэвис, кажется, применял такой научный подход непоследовательно. Его докторская диссертация несет в себе лишь небольшой отпечаток идей Гиддингса, вместо этого следуя традициям теории социальных реформ, заложенным в его более ранних работах. Например, Дэвис пошел на шаг, который вряд ли можно назвать академичным с точки зрения его научного руководителя: перечислил черты русского национального характера и использовал этот впечатляющий список, чтобы объяснить потенциал менее антагонистических отношений между американскими работодателями и русскими иммигрантами:
1) преобладание чувства над волей;
2) не замечает несоответствий;
3) боится любого вида власти или принуждения;
4) почти не обдумывает наперед; выбирает сиюминутное удовольствие;
5) считает, что страсть оправдывает все;
6) испытывает неприязнь к любого рода законам;
7) интеллектуальное любопытство;
8) ставит душу или личность превыше всего остального;
9) верит в смирение;
10) готов многое вытерпеть;
11) терпелив и невозмутим;
12) общителен [Davis 1922a: 211–214][279].
По мнению Дэвиса, этот список демонстрировал как достоинства, так и недостатки русских. С одной стороны, их безразличие к опасности и выносливость делали их привлекательными работниками на заводах; их бережливость и смирение помогали им выжить в плохих условиях. С другой стороны, такие черты, как импульсивность и отсутствие дисциплины, создавали препятствия для промышленной работы в Соединенных Штатах или России [Davis 1922a: 28, 30, 44, 180]. Исследования Дэвиса представляют собой промежуточную точку в процессе профессионализации; он объединил общественно-научный анализ с субъективным подходом, характерным для более ранних трудов о России и русских.
Это сочетание любительского и профессионального подходов также проявляется в разборе Дэвисом положения дел в Советском Союзе. Как и при анализе революции, Дэвис связал события в России, в том числе появление большевизма, с русским характером. Но также он одобрительно отзывался о большевиках за попытку преодолеть слабости русских. Например, он высоко оценил их экономическую политику, потому что она «избавила [русских] от многовековых привычек». Аналогичным образом, он объяснил советский политический централизм как необходимый результат отсутствия у русских образования и неопытности в вопросах демократии [Davis 1926a: 211; Davis 1927b: 714].
На протяжении 1920-х годов Дэвис продолжал борьбу за российско-американское сближение как в дипломатических кругах, так и на американских заводах. Оставив свой пост в Дартмутском колледже, он занял кафедру практической филантропии имени Гилберта Старка на факультете богословия Йельского университета, где продолжил использовать язык сциентизма Гиддингса. Его статьи, составившие две книги (одна вышла в конце 1920-х годов, а другая в начале 1930-х), представляли собой сухие фактические объяснения партийно-государственного аппарата [Davis 1928; Davis 1933]. В других его статьях Россия использовалась в качестве примера социологических проблем того времени: в сравнительном исследовании мнений детей о престиже той или иной профессии (американские школьники на первое место ставили банкиров и профессоров, в то время как русские указывали крестьян и летчиков) и в исследовании, где делался вывод, что большевистские лидеры стали радикалами из-за литературы, которую они читали, и из-за своих преподавателей [Davis 1927a: 947, 949; Davis 1930: 55–56][280]. Дэвис адаптировал язык сциентизма к своей давней кампании за американское дипломатическое признание СССР. Например, в статье 1926 года он приводит призыв Гиддингса к эмпирическому изучению человеческого общества, а затем приходит к выводу, что признание советской власти наилучшим образом отвечает интересам науки [Davis 1926b: 117, 125]. Хотя позже он был уволен из Йельского университета за осуждение капитализма, работы Дэвиса 1920-х годов иллюстрируют тесную связь между языком позитивистской социологии и просоветскими настроениями.
К концу 1920-х годов Харпер и Дэвис оба использовали новую социологическую лексику, а также разделяли просоветские настроения. Иронично, что они оба переняли свой сциентизм у своих сугубо консервативных наставников, Мерриама и Гиддингса, но все же извлекли из своего обучения основания для поддержки отдельных аспектов советской политики. Контраст между этими русистами и их наставниками демонстрирует, что социологические подходы к Советскому Союзу изначально не приводили к единому взгляду на события в Советском Союзе. Эти эпизоды также показывают, что профессиональная социология и просоветские настроения вряд ли были взаимоисключающими явлениями – на самом деле эти две идеи, столь часто оказывающиеся в прямом конфликте, могли быть и взаимодополняющими.
Другие ученые, чье образование и первоначальные интересы были связаны с экономикой, также обнаружили, что социологические подходы содействуют изучению Советского Союза. Например, специалист в области экономики труда из Чикагского университета Пол Дуглас изучал Советский Союз, следуя своим дисциплинарным интересам. Больше всего он известен тем, что вывел функцию Кобба – Дугласа, которая является ключевым понятием в этой области, но также Дуглас работал совместно с институциональными экономистами 1920-х годов, в том числе со своим однокурсником в Колумбийском университете Рексфордом Гаем Тагвеллом. Эти экономисты настаивали на том, что экономические процессы следует анализировать в контексте социальных и политических институтов, а не как изолированные операции на идеализированном свободном рынке. Что характерно, в статье Дугласа в институционалистском манифесте начала 1920-х годов под редакцией Тагвелла провозглашалась важность для экономического поведения неэкономических сил, таких как альтруизм [Douglas 1924]. Интерес Дугласа к России возник из его приверженности институционализму, а также трудовой политике. Например, его первая поездка в Россию в 1927 году состоялась в составе экспертной комиссии, сопровождавшей профсоюзную делегацию. По возвращении Дуглас стал петь дифирамбы советским профсоюзам, для чего он нашел две причины. Во-первых, утверждал он, профсоюзы способствуют увеличению производительности труда за счет повышения морального духа работников и обеспечения надлежащей подготовки и компенсации. Во-вторых, он высоко оценил заботу профсоюзов о «психологии работников». Подобно своему коллеге Харперу, выдвинувшему аргумент о том, что колхозы выполняют воспитательную функцию, Дуглас утверждал то же самое в отношении заводских профсоюзов. К этому времени он уже начал свое новаторское исследование реальной заработной платы в Соединенных Штатах, поэтому он также высоко оценил советскую систему оплаты труда [Douglas 1928a; Douglas 1928b; Douglas 1930]. Реформистские импульсы в сочетании с институционалистской мыслью научной экономики вызвали симпатию Дугласа к трудовой политике Советского Союза. Сосредоточив внимание на якобы схожих институтах в Соединенных Штатах и Советском Союзе, Дуглас изобразил СССР как высшую точку прогрессивной политики.
По возвращении из Москвы Дуглас сообщил Харперу, что профсоюзы вскоре вытеснят Коммунистическую партию как центр власти в Советском Союзе. Воодушевленный этой возможностью, Дуглас предложил провести междисциплинарное исследование советской экономической и политической жизни. Хотя он надеялся привлечь в свой проект внушительный круг западных
