Шрифт:
Закладка:
После краха своего проекта Дуглас упорно продолжал выискивать экономические последствия советской экономической политики. Например, на встрече ученых-экономистов он подробно описал процесс формирования цен в СССР. В своей статье в сборнике 1929 года, соредактором которого был постоянный кандидат в президенты от социалистов Норман Томас, он перечислил около дюжины уроков, которые он извлек как из американской, так и из советской экономической политики 1920-х годов. Ссылаясь на Германию военного времени, а также на Советскую Россию, Дуглас настаивал на том, что экономические изменения обязательно должны быть обусловлены вмешательством человека – точка зрения, которая в скором времени получит распространение далеко за пределами левых кругов [Douglas 1929b; Douglas 1929a]. Дуглас вскоре перешел от поддержки экономической политики к ее осуществлению. Он помог создать Лигу независимых политических действий, группу, решившую повернуть избирательную политику влево. И вскоре он оказался поглощен делами «Нового курса», консультируя по федеральному законодательству и законодательству штатов в отношении пенсий, социального обеспечения и безработицы[282]. Количество его работ о Советском Союзе сокращалось, по мере того как он углублялся в политику «Нового курса», а затем (как и его коллега Чарльз Мерриам) в избирательную политику. Карьера Дугласа завершилась его избранием в 1948 году в Сенат США, где он был одним из самых либеральных его членов.
Как и Дуглас, социолог Эми Хьюз впервые заинтересовалась Советским Союзом, когда проводила исследования условий труда и трудовой политики. Получив образование в области социологии в Чикагском университете, Хьюз широко публиковалась в экономических журналах. В своих статьях на советские темы она рассматривала профсоюзное движение, а также положение в области социального обеспечения на заводах. Обе темы привлекли пристальное внимание американских социологов в 1920-х годах: экономисты, социологи и прогрессивные реформаторы рассматривали профсоюзы как одно из эффективных средств в американской экономике, для того чтобы работники получали выгоду от роста производительности. Хьюз изучила правовой, экономический и политический статус советских профсоюзов, после чего сделала широкие теоретические выводы. Она изложила «экономическую интерпретацию истории», согласно которой экономические институты – такие как профсоюзы – возникли для удовлетворения конкретных экономических потребностей. Она утверждала, что крах капиталистических трудовых отношений в России означал конец полезности профсоюзов, однако советские профсоюзы не проявляли никаких признаков исчезновения. Ее статья на эту тему была в такой же степени аргументом о необходимости профсоюзов при капитализме, как и призывом к их реорганизации при коммунизме[283]. Аналогичным образом Хьюз рассматривала программы страхования за счет работодателей (включая оплату труда работников, страхование жизни и медицинское страхование), многие из которых в начале 1920-х годов американские реформаторы пытались импортировать из Европы. Она хотела, чтобы правовые нормы Советской России – которые она назвала «одной из наиболее всеобъемлющих систем социального страхования, существующих сегодня» – стали предметом этих дискуссий [Rodgers 1998: 376–379; Hewes 1923a: 460]. Таким образом, работы Хьюз о советских трудовых отношениях находились на стыке прогрессивных реформ и общественных наук; она использовала Советский Союз в качестве еще одного примера, на котором можно было бы основывать новые американские программы и исторические интерпретации.
Именно дисциплинарное обучение создало и сформировало для Дугласа и Хьюз первоначальный интерес к Советской России. Оба исследовали Советский Союз в качестве примера для изучения более широких тенденций: экономических институтов – для Дугласа, социального обеспечения – для Хьюз и профсоюзов – для обоих. Этот подход к тематическому исследованию подразумевал определенную степень политической и экономической общности между странами, что, в свою очередь, привело Дугласа и Хьюз к тому, что у них сложились положительные впечатления от советских экономических методов. Хотя их траектории исследований (от социологии до изучения СССР) были противоположны путям, которые прошли Харпер и Дэвис, пример Дугласа и Хьюз иллюстрирует усиливающуюся связь между социологией и изучением Советского Союза. Во всех этих случаях переход к профессионализации предусматривал возможность – а на самом деле ей способствовал – поддержки просоветских взглядов. В конце концов, все четверо ученых с помощью социально-научных концепций пришли к положительным оценкам Советского Союза и смогли обосновать свою точку зрения.
Экспертов по России, работавших за рамками социологии 1920-х годов, также затронули тенденции профессионализации, характерные для этого периода. Особенно это относилось к историкам, которые, как и социологи, недооценивали научный и беспристрастный характер своей работы. В то же время историки особенно активно продвигали русистику как самостоятельную дисциплину. Они мечтали создать постоянные, всеохватные сети контактов между учеными-русистами в Соединенных Штатах, пусть даже на деле эти сети оказались небольшими и недолговечными. Какими бы непостоянными ни были эти структуры, они состояли не только из университетских ученых, но и из американских правительственных чиновников, ответственных за политику в отношении СССР. Эти профессиональные контакты через официальные структуры постепенно начали заменять личные связи, которые определяли отношения между предыдущими поколениями ученых и дипломатов.
Непосредственный импульс для создания национальной сети славистов в Соединенных Штатах, как ни странно, пришел из-за рубежа. В 1924 году во время своего пребывания на протяжении семестра в Калифорнийском университете британский русист Бернард Пэрс призвал Арчибальда Кэри Кулиджа из Гарварда учредить «Постоянную конференцию по славянским исследованиям». Такая организация, по мнению Пэрса, обеспечила бы «коллективный авторитет» своим членам. Также это облегчило бы работу Пэрса, укрепив контакты с журналом «Slavonic Review», который он основал тремя годами ранее. Этот журнал (позже переименованный в «Slavonic and East European Review») издавался в офисе Пэрса в Лондонском университете, и с самого начала в него привлекали американских авторов[284].
В мае 1924 года, еще находясь в Соединенных Штатах, Пэрс предложил американским славистам собраться на предстоящих заседаниях Американской исторической ассоциации (АИА, англ. American Historical Association, AHA). На официальном обеде, организованном главным образом историком из Университета Миссури Робертом Кернером, собралось множество иностранных ученых, а также представителей 30 американских университетов. Также присутствовали Роберт Келли (бывший студент Кулиджа), Ричард Крейн из Госдепартамента и дипломаты, представляющие в Вашингтоне многие страны Восточной Европы. Во время обеда состоялся доклад лондонского коллеги Пэрса Р. У. Сетон-Уотсона под названием «Будущее славяноведения». Сетон-Уотсон ратовал за программу «регионоведения», объединяющую изучение языка, литературы, истории и экономики. Группа учредила Совместный издательский комитет под председательством Харпера, который изучил возможность создания независимого журнала. В конечном итоге комитет проголосовал за сотрудничество со «Slavonic Review» Пэрса, после чего в его состав вошли три американских редактора: Кернер, Харпер и полонист из Гарварда Роберт Лорд[285].
На организованном им обеде в АИА сам Кернер выступил кратко, с энтузиазмом отметив возросший интерес к славяноведению. Хотя он начал изучать Центральную Европу по личным причинам – его родители эмигрировали из Чехословакии, – Кернер быстро стал профессиональным историком. Он получил образование в Чикагском университете, а затем, во время написания дипломной работы под руководством Кулиджа, провел исследование в Европе для диссертации о Богемии XVIII века. Благодаря своим связям с Кулиджем он присоединился к группе
