– Подышу пока.

Настолько доверяет судьбе, что не сомневается, не спорит. Всем бы такую выдержку. Он и меня принимает как посланника свыше. От данного в пути не отворачиваются, о потерях не скорбят. Не потому, что не больно. Просто его бог – который всё, – не отбирает насовсем. Каждая душа – часть единого потока.

Удобная вера. Хорошая. Жаль, чужая.

Я поднимаюсь на десяток ступеней. Преодолеваю крайний уступ, подтянувшись на руках. За поворотом стоят не трое, как я решил по голосам, а пятеро. На снегу алеет кровь. Пахнет горечью потушенного костра.

Что ж, я вовремя.

* * *

– Ты! А ну брось нож!

Высокий незнакомец обращается ко мне. Он одет в добротную куртку с меховым воротником. Моложе меня, но далеко не юнец. Гладко выбритый подбородок, рельефные скулы и хищный нос – наверняка выходец из западных княжеств. Но говорит чисто, по-вилетски. И голос на удивление красивый: не просто зычный, как у воеводы или глашатая, а мелодичный, лихо меняющий тембр с угрожающего на вкрадчивый.

– Я сказал, брось. Иначе вспорю ему глотку.

Он действительно держит стилет с узким лезвием у горла одного из троих молодчиков: таким оружием пользуются женщины или наёмные убийцы. Двое в нерешительности топчутся на краю площадки, у столба. Обычно разбойники не заходят высоко, промышляют у подножия, там, где у путников есть что брать: многие несут с собой золото, оружие, ценности – в надежде предложить щедрую плату. Монеты в обмен на желание.

Кому предложить? Справедливый вопрос. Никто не знает, что ждёт в Костяной Башне, но и разум чужой – потёмки.

Эти трое – явно братья, и тот, что замер в крепком захвате – старший. Вожак. Будь он неродным, щенки бы сбежали или бросились вдвоём на одного. Шансы неплохие, если бить умеючи. Но вместо этого выжидают. Бросают на меня косые взгляды, решая, на подмогу пришёл или на погибель.

Я хмыкаю и развожу руками. В правой по-прежнему зажата рукоять. Девица за спиной певуна охает. Сестра? Или невеста?

– Я не расстроюсь, – говорю почти весело. – В чужие дрязги лезть не стану. Их не знаю, – указываю на дрожащих парней, – тебя тоже. Шёл своей дорогой и дальше пойду. Хотя что-то подсказывает мне, что трое на одного – не лестный расклад. Стоит ли оно того?

Смотрю на братьев. Средний скалится: половины зубов во рту не хватает. Младший опускает взгляд, а заодно и руку с зажатым в ней чеканом – боевым топориком, украшенным чернью. Наверняка достал оружие нечестным путём: не по статусу оно оборванцу. У обоих клеймо на лице – шрам во всю щёку, как тавро, которым скотину метят. Это что же за семейка?

Старший сплёвывает.

– Не дёргайся, паскуда. – Кинжал чертит тонкую линию на шее. – Ты его знаешь?

Вожак опасливо качает головой.

Цепкий взгляд возвращается ко мне. Не верит, значит, певун. Правильно делает. Глядишь, голову на плечах сохранит и девицу заодно.

А та знай выглядывает из-за чужого плеча. Чёрные косы растрепались, горят угольками глаза – широко распахнутые, огромные на маленьком лице. Черты тонкие, по-птичьи заострённые. Шея длинная, как у птенца, и пальцы что когти. Цепляются за плечо заступника.

– Отпусти его, Надко, – шепчет. – Проучил, и хватит. Пойдём. До темноты успеем…

Вспоминаю, что меня Сокол дожидается за поворотом. И впрямь – стемнеет скоро. Вьюга из-за гор идёт.

– Ну так что, разойдёмся по добру? Тропа узкая. Делить пока нечего.

– Тебе, может, и нечего, а этим!.. – Певун перехватывает старшего лихача за шкирку, как пса, и толкает от себя. Тот пролетает несколько шагов и падает коленями в снег. Братья поднимают под локти.

– Пошли прочь. – Устало, но твёрдо, не поднимая голоса.

Я сторонюсь, когда трое ковыляют мимо. Только средний оглядывается, щерит зубы. Ох, промолчал бы!..

– Ты, Скоморох, остерегись. Глотку вспороть никогда не поздно. Тебе или твоей… – Последнее слово тонет в хрипе. Изящное лезвие входит среднему в бок.

Названный Скоморохом бросает, почти не целясь, иначе бы угодил меж позвонков. А так – грязная работа, поспешная. Если в почку – не жилец.

Девица, побледнев ещё сильнее, отворачивается.

Я провожаю братьев взглядом – и след из крови, что тянется за ними по снегу. Размышляю, пора ли звать Салдина или обождать немного.

Ну, дела творятся!..

* * *

Скомороха зовут Нада´ном. Про себя я оставляю прозвище. Его спутница – Заряна. Красивое имя. Но для меня становится Плясуньей. Ей бы танцевать на полянах да через костры прыгать: тоненькая, лёгкая, живая, несмотря на бледность и впалые щёки, – но этому не бывать. Левой ноги у Заряны нет. Отнята по колено, ниже только деревяшка. Поразительно, как дошла так высоко, не сдавшись. Храбрая птичка.

Она закусывает губу, когда Салдин опускается рядом на колени, но не упрямится, позволяет чутким пальцам старика ощупать культю, а затем и ладный посох с заострённым металлическим концом, на который опирается при ходьбе. Говорит, что не страшно. Привыкла.

Я отворачиваюсь, чтобы не смущать. Затем и вовсе отхожу к краю – смотрю наверх, прикидывая, сколько ступеней осталось. Две трети позади, но чем выше, тем круче тропа.

– Он добрый человек. – Скоморох подходит сзади беззвучной тенью.

– Так и есть.

Может, самый добрый из встреченных мной. Мало на свете тех, кто искренне заботится и не ждёт ничего взамен.

– Кажется, они поладили, – добавляю негромко.

Заряна знает несколько слов на языке Степи, но поначалу мне приходится поработать толмачом. Хорошая работа, не пыльная. После того, как два десятка лет отмахал мечом, можно и языком поболтать.

Понятно, о чём Скоморох думает. У него нет повода мне доверять. Зато ждать возвращения братьев после обещания вполне. На вопрос о том, что не поделили, отвечает коротко:

– Стервятники. Им всё равно что жрать, хоть падаль.

Киваю. Насмотрелся на таких, пока служил в наёмном отряде. Всякое бывало, но с мертвецов дани не брал: ни колец, ни сапог не снимал без нужды.

– Ясно, – говорю. – Можем вместе наверх… Другого пути всё равно не сыщем.

Взгляд у Скомороха пронзительный, колючий. Теплеет, только когда к Заряне обращён.

– Выходит, что так. Пальцем её тронешь – окажешься внизу. – Указывает на пропасть под ногами.

Я хмыкаю. Не каждый осмелится так со мной говорить. Опытный боец всегда оценивает соперника не только по числу шрамов и развороту плеч, прежде чем бросать вызов. А певун на бойца похож мало: худощавый, с узкими ладоням и мягкими,