Живот пошел судорогой – я вскрикнула и придержала его рукой. По ногам потекло что-то теплое… Открылся свищ из мочевого пузыря? Как вовремя!

– Простите, у вас не найдется средств женской гигиены? вежливо попростела я, стараясь сделать голос спокойным. Я давно живу без матки и придатков, поэтому не ношу прокладки с собой. Но у меня появилась… деликатная проблема. – Вам срочно нужна медицинская помощь, – сказал брюнет, заметив под стулом лужу.

Они вышли, чтобы прислать за мной санитаров. Только в больницу никак нельзя! Я же на экспериментальной терапии. Попадусь врачам, загублю дело. Проклятие! У дверей дежурили охранники. Только выглянула – попросили ждать.

В комнату зашел брюнет, и я поняла, что попалась. Не сбежать! Он смерил меня взглядом и демонстративно отодвинул борт пиджака, а там краснела знакомая нашивка. Диссидент! Он подхватил меня под руку и повел коридором мимо охранников к выходу.

На улице сказал:

– Возвращайтесь в замок. Вам сейчас нельзя к нашим врачам. Вы нужны человечеству! Не все войны выигрывают армии. – Свидетельство о смерти подделка? – с надеждой спросила я.

– Увы, нет. Бона показала, где мальчик был похоронен. Мы нашли останки.

Дождь моросил. Колол лицо. Приятно колол. Мой последний дождь.

* * *

Голограмма моей гипер-опухоли будто бы дышала.

– Я больше тебя не боюсь, – сказала ей я. – Больше ничего не боюсь. Чувствую, что ухожу. Но… Я благодарна. Тебе тоже. Ты очень многое во мне поменяла. Спасибо всему, что со мной было и всем, кто со мной был. Прощай, мир…

– Мама?

Он появился за спиной. Высоченный! Я стала ему по плечо. Глаза больше не прятались за очками. Это были человеческие глаза, карие – мои.

– Бона нас сдала, – слова давались тяжело, но мне нужно было выяснить, что происходит.

– Нет. Она рассказала то, что должна была, чтобы дать нам время все закончить. Иначе они пришли бы сюда.

– Ты мой сын?

– И да и нет, – он тяжело вздохнул. – Рано или поздно ты бы все равно узнала… Миахита не выжил. Варужан сделал все, чтобы сохранить его жизнь, но… с детьми все сложно. Он не проводил опытов над ним в утробе. Только когда… когда он заболел. Но лекарство было несовершенно. Оно отравило организм.

– Кто ты?

– Миахита. Только немного усовершенствованный. Рано или поздно все устаревает, вещи, дома, некоторые живые виды. В генах накапливаются повреждения. Починить их можно, переписав. А некоторые виды, чтобы выжить, начинают скрещиваться и перенимают наиболее полезные для выживания свойства друг друга. Мутации не всегда приводят к вымиранию. Иногда это что-то вроде новой программы, которую нужно загрузить, понимаешь? Человек в том виде, в котором он существует сейчас, не справляется. Он устарел. Но если пойти путем интеграции… разве это эволюционно не более выгодно?

– О чем ты?

– Igrin-duo подружилась с вирусом. Почему человек с ее помощью не может помирится с nevoie?

– Что ты несешь?!

– Скоро поймешь, мама. Вот, например, размножение… Каким путем размножаются водоросли?

– Половым и вегетативным. В зависимости от условий среды.

– Именно! Условий среды! Виды должны уметь подстраиваться под новые условия. Представь, если бы воспроизводить себе подобных без помощи другой особи умело существо любого пола?

– Я не понимаю.

Он протянул руку, совсем иную на ощупь, чем в день нашего знакомства. Это была мягкая и теплая рука, которую приятно было сжимать.

– Я люблю тебя, мама и постараюсь не убить. Жаль, аорта очень близко к мембране, но я справлюсь. То, что в тебе выросло, надо срочно вытащить.

От эпидуральной анестезии онемела нижняя часть тела. Я уставилась на голограмму опухоли – хотела видеть, как ее из меня вынимают.

Миахита сделал надрез на брюшной стенке. Голограмма поплыла, видимо, связь терялась. Вместо того чтобы вытащить из меня опухоль, он надрезал оболочку, которая ее защищала. Что ты творишь! Будет интоксикация атипичными клетками! Это конец…

И тут Миахита достал из меня что-то странное. Копошащийся в его руках сгусток плоти приобретал очертания… младенца.

По лицу Миахита поползла улыбка.

– Девочка! – радостно выкрикнул он.

Младенец посмотрел на меня сияющими платиной глазами и истошно завопил.

Дарья Райнер

Костяной путь

Стоять у пропасти – то ещё удовольствие. То ли она глядит в тебя, то ли ты в неё. Глаза слезятся на холоде. Сердце гулко стучит, как степной бубен.

Запрокинешь голову – красота! Сизые тучи за провалами окон перетекают в молочно-белый туман, укрывающий горные пики. Далеко, у самого горизонта, полыхают зарницы; над плоскогорьем ярится вьюга. Опустишь взгляд – и внутри оборвётся. Отсюда все пролёты видны, все повороты, которые уже миновал – тысячи ступеней, ведущих к Костяной Башне. Сколько их на самом деле – никто не ответит. Кто пробовал считать, тот сбился, а кто сбился – не дошёл.

Я делаю осторожный шаг, не видя, но чувствуя, как мелкое крошево – лёд и камень поровну – летит из-под правого ботинка.

Переношу вес на другую ногу. Вдох. Ещё одна попытка.

Ветер бойко подталкивает в спину, мол, давай, дружище, чего медлишь? Ещё дюжина шагов – и ты на другой стороне. Там обледеневшие, но крепкие ступени. Не конец, а продолжение пути. Там спасение.

Я отталкиваюсь от уступа, вкладываю оставшиеся силы в звериный прыжок. Только бы не оскользнуться!..

Ветер за спиной хохочет, мол, ну даёшь, смельчак! Так и в пропасть угодить недолго. Полпальца не хватит, чтобы на краю удержаться – и всё, снежок засыплет саваном, мороз обгложет кости. И ради чего?

А вот ради чего.

* * *

Идущий впереди старик спотыкается. Вскрикивает высоко, по-птичьи, как раненый сокол, припадает на левую ногу, да так и садится на ступеньку, растирая лодыжку. Башмаки у него никудышные, это я сразу приметил. Всё равно что сандалии напялить поверх онучей. Далеко в такой обувке не уйдёшь.

Почесав бороду, я опускаюсь рядом.

– Саюн айлал, отец, – говорю негромко, протягивая флягу с водой.

Дед по виду не из кочевников – откуда-то из восточных земель, лежащих за травяным морем Эн-Хаэр, Матери-степи. Там, говорят, горы упираются пиками в небо, а подножиями – в море. В горах стоят монастыри без стен, с резными крышами. В монастырях поют монахи. Такие вот как дед. Сухонькие, будто щепа для растопки, но крепкие, со смуглой дублёной кожей и открытыми, отчего-то добрыми лицами.

– Саюн-ах, – отзывается тот. – Ты не похож на кочевника.

На торговом языке степи говорят повсюду, от закатных морей до рассветных. Лёгкий язык, не то что северные.