Из-за снега тропу почти не видно. Ползём еле-еле, «дышим» всё чаще.

Проклятая башня приближается нехотя, будто и впрямь бережёт что-то от чужаков. Интересно, многие ли попадали внутрь?..

Стоит об этом подумать, как нога ухает вниз. Отступаю в сторону на шаг, а мимо со свистом летит камень.

– Берегись! – Ветер заглушает крик. Я успеваю оттолкнуть идущего впереди Салдина.

Скоморох оборачивается. Ладонь тянется к поясу, но не успевает. Второй камень, пущенный из самодельной пращи, ударяет его в висок. Певун взмахивает рукой, пытаясь удержать равновесие, но оскальзывается. Два шага назад – медленных, как сквозь студёную воду, – и он падает в пропасть спиной вперёд.

Истошный вопль проносится над скалами. Никакой ветер ему не помеха.

Я всякое видал в боях, но от крика княжны леденеет сердце.

Расстояние, что отделяет меня от братьев, беру двумя прыжками. Думать становится некогда. Нож по рукоять входит в глазницу старшего. Средний оттаскивает меня, перехватывая за горло. Бью под колено и скидываю со спины.

Не была, значит, смертельной рана от броска кинжала. Следующая – будет.

Камень бьёт по уху. Мир на короткий мир темнеет, теряется в звоне. Смаргиваю. Ловлю среднего за кожух, падаем вместе на ступени. Чужая рука давит на лицо, зажимая нос и рот, дышать становится нечем. Лезвие ножа рвёт сухожилие – до паха не достать. Зубами впиваюсь в руку и перекатываюсь на бок. Нож вылетает из пальцев. Пытаюсь краем глаза увидеть младшего, но куда там!.. У него, поганца, праща, больше некому стрелять.

Зря в первый раз отпустили. Все добрые, глядите-ка! Но я больше других виноват.

Отбивая чужой кулак, хватаю среднего за голову. Удар. Ещё один. О край ступени бить легко. Она всё делает за меня. Встаю, пошатываясь, вытирая кровь, бегущую за воротник. Боли нет, только звон в ушах…

Младший наверху. Когда успел подняться? Нас с ним разделяет дюжина ступеней.

И Салдин.

Мой старый Сокол стоит на коленях. Не дышит. Овчинный полушубок потемнел от крови. Левый полузрячий глаз стекленеет.

Гэрэлд ирээй, отец. Оставь рукавицы себе.

Подбираю нож и бросаю с места. Он только чиркает ублюдка по плечу. Вижу, что княжна на земле, слишком близко к краю – тянется за посохом, но младший выбивает его пинком. Таких не клеймить надо – сразу вешать.

Последний рывок. Он встречает меня не камнем – свистом топорика. Того самого чекана, чернённого вязью. Ныряю под локоть, дело нехитрое. Моя рука сильнее и, перехватывая древко, рубит без жалости. «Клюв» пробивает впалую грудь. Неужели оно того стоило?..

Бесцветно-голубые глаза смотрят на меня – без ненависти или раскаяния, – а потом последний из братьев летит в пропасть. Я опускаюсь на снег рядом с княжной.

* * *

Она цела, ничего не сломано. Только деревяшки, заменявшей ногу, больше нет: треснула пополам, угодив между камнями. Всё время, пока я вожусь с её ногой, Плясунья смотрит мимо. Глаза стеклянные.

Её бы сутки не трогать, а лучше двое. Укрыть одеялом, спрятать от ветра и не прикасаться.

– Надо идти, – говорю, с трудом себя слыша. – Нельзя тут ночевать.

Она молчит. Плясунье всё равно, что можно, а чего нельзя. Кажется, будто душа её ринулась в пропасть.

Собираю в потёмках то, что осталось. Перебрасываю дорожную сумку на живот и сгибаю колени.

– Пора, княжна. Только за плечи держись, я понесу.

Приходится повторить дважды, чтобы она поняла. Моя Плясунья смотрит так, будто видит впервые.

Наконец, несмело поднимает руку. Вторую. Обхватывает меня за шею. Терпит, пока я пытаюсь устроить её на спине. Лёгкая, как пёрышко. Тяжёлая от горя.

* * *

Не знаю, как я шагал в ночи. Не помню.

Ничего не видел, кроме ступеней под ногами. И не слышал. Только чувствовал, как билось чужое сердце. Один бы не дошёл. Узкий мост, венчающий тропу, чуть не стал последним отрезком на пути. Живо вспомнил, как ходил по узким брёвнам, неся в каждой руке по ведру… А больше ничего не приходит: ни мыслей, ни снов наяву. Звенящая пустота.

Ворота башни щерятся «калиткой» – провалом, куда мы с княжной ныряем на ощупь. Она помогает как может, а затем, когда ссаживаю её наземь, зажигает лучину.

Поперёк горла встаёт ком. В свете огонька моя Плясунья выглядит немногим лучше той бедняги, замёрзшей в пещере. Устраиваю её поудобнее в нише между каменных колонн, чтобы не дуло. Укрываю двумя плащами, не слушая возражений. Кто знает, что там впереди? Кроме лестниц и зияющих в полу провалов, сквозь которые рвётся ветер. Дальше – только в одиночку.

– Ворх?..

Оборачиваюсь через плечо. Медлю, зашнуровывая меховые ботинки.

– Как давно ты понял?

– Почти сразу.

Она прикрывает глаза.

– Я не для себя пошла… для Радко. Он один из нас остался… после того, как отец…

Я сжимаю в пальцах её ладонь – холодную, как кусочек льда.

– Спасибо. Я бы не смогла одна. – Она плачет, уже не стыдясь. – Надан из-за меня…

Когда рушится мир, гаснет и надежда.

– А ты, Ворх?.. Для кого сюда шёл? Чуть подумав, отнимаю руку.

– Я вернусь, – обещаю зачем-то.

А для кого – уже неважно.

* * *

…Нога всё-таки оскальзывается. Выручает варежка, оставшаяся одна из пары. Цепляюсь левой рукой за выступ, правой, качнувшись, хватаю гобелен. Истлевшее от времени полотно трещит, но я успеваю перепрыгнуть на ту сторону.

Степной бубен в груди рвётся. Нет, показалось. Вдыхаю через боль. Когда сердце успокаивается, нахожу очередную лестницу. И снова наверх, теперь при свете утра – серого и зыбкого, как сам Иверхайм.

Мне вдруг становится смешно. Наверное, не только силы уходят, но и разум.

Я не знаю, что ищу. Духов-чародеев, рождённых от драконьей крови? Жертвенный алтарь? Волшебный артефакт? У каждой легенды – своя правда. Все они сходятся в одном в исполнении желаний. Но откуда тянутся корни – кто первым рассказал эту байку, да так, что несколько поколений глупцов сбивают ноги о ступени, – поди разбери.

Я бесцельно брожу по залам, этажи сменяют друг друга. В южных княжествах, не говоря уж о степи, никто не строил из камня – и уж подавно не видывал таких громадин. Эта крепость уместила бы в себе полдюжины вилетских храмов. Целый город, выросший в скале, как гриб на стволе дерева.

Интересно, если пойду вниз по лестнице вместо того, чтобы карабкаться наверх, отыщу обратный путь? Второй раз через разлом не прыгну. Ноги, недавно горевшие огнём, наливаются тяжестью, будто к каждой привязана пудовая колода.

Спустившись на этаж, попадаю в хранилище, которому не видно конца и края.